Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Улыбка на устах, бела одежда,
И разум ясен, и светла надежда.

Всего себя осыпал камфарой,
Как бы готовясь лечь в земле сырой.

Казалось, что вступает он, сверкая,
Не в пламя жгучее, а в кущи рая!

Почтительно к отцу подъехал он,
И спешился, и сотворил поклон.

Лицо Кавуса от стыда горело.
Сказал он слово мягко и несмело.

Ответил Сиявуш: «Не сожалей,
Что таково круговращенье дней.

Меня снедают стыд и подозренье.
Когда безгрешен я — найду спасенье,

А если грешен я — тогда конец:
Не пощадит преступника творец».

Затем, входя в огонь многоязыкий,
Взмолился к вездесущему владыке:

«Дай мне пройти сквозь языки огня,
От злобы шаха защити меня!»

О милости прося творца благого,
Погнал, быстрее вихря, вороного.

В толпе людской тогда поднялся крик,
Сказал бы ты: весь мир в тоске поник.

Мир на царя смотрел, но с думой злою:
Уста полны речей, сердца — враждою.

Взметались к небу языки огня,
Не видно в них ни шлема, ни коня.

Вся степь ждала, что витязя увидит,
Рыдала: «Скоро ль из огня он выйдет?»

И вышел витязь, чья душа чиста.
Лицо румяно, радостны уста.

Он вышел из огня еще безгрешней,—
Был для него огонь, что ветер вешний.

Огня прошел он гору невредим,—
Все люди радовались вместе с ним.

Везде гремели радостные клики,
Возликовали малый и великий.

Передавалась весть из уст в уста
О том, что победила правота.

Невинный сын предстал пред очи шаха,
На нем — ни пепла, ни огня, ни праха.

Сошел с коня могучий царь земли,
Все воины его с коней сошли.

Приблизился царевич светлоликий,
Облобызал он землю пред владыкой.

«Ты благороден, юный мой храбрец,
Ты чист душой», — сказал ему отец.

Он обнял сына и не скрыл смущенья,
За свой проступок попросил прощенья,

Прошествовал властитель во дворец
И возложил на голову венец.

Певцов и кравчих он позвал для пира,
Царевича ласкал властитель мира.

Три дня сидели, пили без забот,
И был открыт в сокровищницы вход.

На трон воссел властитель с булавою,
Украшенною бычьей головою.

Позвал царицу, гневом обуян,
Припомнил ей коварство и обман:

«Бесстыжая, ты в сердце зло таила,
Меня отравой щедро напоила.

Нельзя, чтоб ты ходила по земле,
А надо, чтоб висела ты в петле!»

Велел он палачу: «Ей так пристало,—
На улице повесь без покрывала!»

Но сын к Кавусу обратил мольбу:
«Раскаешься, повесив Судабу.

Прости ей ради сына грех безмерный,
Быть может, вновь на путь наставишь верный».

Кавус любовь к жене забыть не мог,
Простил он грех, когда нашел предлог:

«Раз просишь ты, прощенье ей дарую,
Твою познал я правоту святую».

Встал Сиявуш, поцеловал престол,
Сошел с престола, к Судабе пошел,

Привел царицу в царские чертоги,
И грешницу простил властитель строгий…

Так, день за днем, прошло немало дней.
Стал относиться шах к жене теплей.

Вновь полюбил с такою силой страсти,
Что в ней одной свое он видел счастье.

Она же, вновь ему внушив любовь,
Его толкала на дурное вновь.

Дурное происходит от дурного,
О сыне дурно стал он думать снова.

Охвачен страстью, вдруг услышал шах
От приближенных, сведущих в делах:

Пришел Афрасиаб, готовый к бою,
Сто тысяч тюрков он привел с собою.

Стеснилось сердце у царя страны:
Пиры любви покинул для войны.

Иранцев он собрал, высоких саном,
Людей, что были преданы Кейанам.

Сказал: «Нагрянул туран-шах сейчас.
Но чем он отличается от нас?

Иль бог его не сотворил единый
Из ветра и огня, воды и глины?

С горящей местью выйду я к нему,
И день врага повергну я во тьму».