Хаким Фирдоуси - Шах-наме

До коих пор ты убиваться будешь?
Его не оживишь ты, не разбудишь».

Рустам сказал: «Ушел он, мертв лежит,
Но с войском там, в степи, Хуман стоит.

Вельможи Чина, мужи чести с ним,
Ты отрешись от чувства мести к ним».

Ответил шах: «О богатырь, ты знаешь,
Все сделаю я, что ты пожелаешь.

Хоть много зла они мне принесли,
Селенья, города мои сожгли.

Но ты войны не хочешь. Я с тобою
Душой, — нет у меня стремленья к бою.

Чтоб скорбь твою хоть каплей облегчить,
Войскам Сухраба я не буду мстить».

И в степь свою ушли войска Турана…
И шах увел все войско в глубь Ирана.

Увел Кавус войска. Остался там
Над гробом сына плачущий Рустам.

Примчался Завара быстрее дыма,
Сказал; «Ушли туранцы невредимо».

И встал Рустам, в поход свой поднял стан,
За гробом войско шло в Забулистан.

Вельможи перед гробом шли, стеная,
Без шлемов, темя прахом посыпая.

О тяжком горе услыхал Дастан,
И весь навстречу вышел Сеистан.

Поехали за дальние заставы,—
Встречали поезд горя, а не славы.

Заль, гроб увидя, в скорби стан склоня,
Сошел с золотоуздого коня.

В разодранной одежде, в горе лютом,
Шел Тахамтан пешком перед табутом.

Шло войско, развязавши пояса,
От воплей их охрипли голоса.

Их лица от ударов посинели,
Одежд их клочья на плечах висели.

Великий стон и плач поднялись тут,
Как был поставлен на землю табут.

Смертельной мукой Тахамтан томился.
Рыдая, перед Залем он склонился.

Покров золототканый с гроба снял
И так отцу, рыдая, он сказал;

«Взгляни, кто предстоит в табуте нам!
Ведь это — будто новый всадник Сам!»

Настала мука горькая Дастану,
Рыдая, жаловался он Йездану:

«За что мне послан этот страшный час?
Зачем, о дети, пережил я вас?

Столь юный витязь пал. Войскам на диво,
Он был могуч… Померк венец счастливый.

Не родила в минувшем ни одна
Такого витязя, как Тахмина!»

И долго о Сухрабе вопрошал он,
Каков он был; и кровь с ресниц ронял он.

Когда внесли Сухраба на айван,
Опять, упав, заплакал Тахамтан.

Табут увидев, Рудаба, рыдая,
Упала — кровь, не слезы, проливая.

Взывала: «О мой львенок! О, беда!
Померкла радость наша навсегда!

Тебя сразила сфер летящих злоба…
О, хоть на миг один восстань из гроба!

Мой внук, неужто волей звездных сил
Ты мертвым в дом отцов своих вступил?»

Вновь понесли табут вслед Тахамтана.
Вновь плач и стон звучал средь Сеистана.

И сам Рустам парчою гроб закрыл,
Гвоздями золотыми гроб забил.

Сказал: «Создать из золота сумею
Хранилище — и мускусом овею.

Умру — в веках, как за единый час,
Развеется, что мыслю я сейчас.

Что ж прочное построю для него —
Достойное Сухраба моего?»

И он воздвиг гробницу из порфира,
Чтобы стояла до скончанья мира.

Устроил, сердце повергая в мрак,
Из дерева алоэ — саркофаг.

Забили гроб гвоздями золотыми,
Над миром пронеслось Сухраба имя…

И много дней над гробом сына там
Не ведал утешения Рустам.

Но наконец явилась неба милость,
Мук безысходных море умирилось.

Узнав, что в горе стонет Тахамтан,
Весь плакал и скорбел о нем Иран.

О том событье, воротясь в Туран,
Афрасиабу рассказал Хуман.

Та весть повергла шаха в изумленье,
Сказал он; «То не перст ли провиденья?..»

О том, что пал, убит отцом, Сухраб,
В Туране всяк узнал — и князь и раб.

Шах Самангана, — счастья и надежды
Лишенный, — разодрал свои одежды.

И к Тахмине пришло известье в дом,
Что умер сын, заколотый отцом.

От всех — в своем покое — в отдаленье,
Она рвала одежды в исступленье.

Бушуя, как небесная гроза,
Не слезы — лили кровь ее глаза.