Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Сказал Сухраб: «Крепись! Пускай ужасна
Моя судьба, что слезы лить напрасно?

Зачем ты убиваешь сам себя,
Что в этом для меня и для тебя?

Перевернулась бытия страница,
И, верно, было так должно случиться!..»

Меж тем стемнело. Пал в степи туман.
Рустам же с поля не вернулся в стан.

И двадцать знатных воинов в тревоге
Поехали по ратной той дороге,

Чтобы исход сражения узнать,
Пир начинать им нынче иль стенать.

Вот кони богатырские пред ними
В пыли, но оба — с седлами пустыми.

Рахш потрясает гривою во мгле,
Но только нет богатыря в седле…

Богатыри, подумав, что убили
Рустама, в горе головы склонили.

И поскакали шаху сообщить,
Что нет в живых Рустама, может быть.

Весть страшная, гонцы и конский топот…
Средь войска поднялись и шум и ропот.

Кавус велел скорей тревогу бить,
Велел в карнаи медные трубить.

Сбежались люди пред лицо Кавуса,
И шах призвал испытанного Туса.

Сказал: «На поле битвы поспешай,
Как обстоят дела у нас — узнай.

И если нет Рустама Тахамтана,
Оплачем судьбы нашего Ирана.

Ведь если щит мой — лев-Рустам — убит,
Уйду я на чужбину, как Джамшид.

Мне легче нищенствовать на чужбине,
Чем ваши трупы увидать в пустыне.

Все силы надо воедино свесть,
Врасплох сейчас врагу удар нанесть

И в час один расправиться с врагами,—
Иль бросить все, уйти!.. — Решайте сами!»

Когда над станом шум вои́нский встал,
Сухраб Рустаму скорбному сказал:

«Я умираю. Все переменилось.
Ты окажи моим туранцам милость.

О всем, что сталось, шаху возгласи,
Чтоб войск на нас не слал он — ты проси.

Я сам хотел завоевать Иран,
Из-за меня поднялся весь Туран.

Прошу — ты с ними обратись достойно,
И пусть они домой уйдут спокойно.

Туранских поднял я богатырей,
Пред ними клялся я душой своей,—

Я обещал им, что себя прославлю,
Кавуса же на троне не оставлю.

Но как я мог предвидеть, что в бою
Ты, мой отец, решишь судьбу мою?

Теперь, отец, внемли мое веленье:
Хаджира здесь держу я в заточенье.

Я тосковал душою о тебе,
Расспрашивал его я о тебе,

Но правды не услышал от Хаджира.
Его сотри ты со скрижали мира.

Он — лживый — нас с тобою разлучил,
Он жизнь мне и надежду омрачил.

Отцовским огражденный талисманом,
Я мчался, верил — встречусь с Тахамтаном.

Что ж, небосвод решил судьбу мою,
Что буду я отцом убит в бою.

Так, видно, суждено мне на роду:
Как молния приду, как вихрь уйду».

От скорби захватило дух в Рустаме,
Пылало сердце, тмился взор слезами.

Как пыль, взвился, вскочил он на коня.
Помчался, полон горя и огня.

Предстал он войску своему, рыдая,
Раскаянием горьким дух терзая.

Иранцы, увидав его живым,
Всем войском ниц склонились перед ним.

В слезах они творца благодарили,
Что жив Рустам вернулся, в прежней силе,

Но видят люди: разодрав кафтан,
Прах на голову сыплет Тахамтан,

Мужи спросили: «Что с тобой случилось?
О чем скорбишь? Скажи нам, сделай милость!»

И он, рыдая, войску возвестил,
Как дорогого сына он убил.

И в прах все пали и взрыдали разом,
Вновь у Рустама омрачился разум.

Богатырям Ирана молвил он:
«Вот — тела я и сердца я лишен.

Довольно войн! — не то нам месть господня!
Всем хватит зла, что я свершил сегодня».

В разодранной одежде из шатра,
Рыдая, вышел к брату Завара.

Рустам, увидя плачущего брата,
Поведал все ему, тоской объятый:

«Я страшное злодейство совершил!
Беду такую снесть не хватит сил…

Я поразил единственного сына,
Убил я молодого исполина,

Дитя свое убил на склоне лет,
Мне утешенья в этом мире нет!»

Послал гонца к Хуману: «Витязь чести,
Не вынимай меча из ножен мести.