Нина Воронель - Ворон – Воронель

Но в поколеньях прогремят осанну
Тому, кто с жизнью не вступал в торги,
Кто продолжал упрямую осаду
Под сумрачными стенами тайги.

Опять без копоти и дыма
Вся зелень обратилась в прах,
Опять мороз в речных низинах
Мосты подвесил на соплях,
Опять декабрь рукой незримой
Снега раскинул на полях,
Чтоб мы могли, читая зиму,
Заметки делать на полях.

Здесь каждый может показаться
Центральной точкой на земле,
Здесь каждый может расписаться
В своей готовности к зиме;
От черных мыслей отказаться,
И до апреля оказаться
Приговоренным к белизне.

Andante
Сентябрьская светлая стылость,
Осенняя первая старость,
Закатов нещедрая милость,
Восходов неверная малость
Давно в мое сердце вломилась
И намертво в нем окопалась.

И все-таки каждое утро
Я снова и снова не верю
Ее завершенности мудрой,
Ее отрешенности медной, —
Я снова принять ее медлю,
Я снова покой ее мерный
Своей нерешенностью мерю.
Scerzo
По небу шла потеха:
Торжественный конный парад.
Драгуны в папахах ехали
Верхом, по четыре в ряд.

Ветер, поручик бравый,
Тоже скакал верхом:
— Нале-е-во! Напра-а-во!
Мать вашу так! Кру-гом!
Ветер летел вдоль строя,
Меняя порядок рот:
— Смир-р-на! Ряды сдвоить!
Мать вашу так! Вперед!
Солнце на случай парада
В красную влезло шинель:
— Поручик! Где же порядок?
Не армия, а бордель!

Солнце зашло за тучи,
И, матерясь на бегу,
Сердитый, лихой поручик
В клочья разнес драгун.

Падали крупные капли
Сквозь ветреную синеву
На клочья промокшей пакли
Изображавшей траву…

Ночь начисляет проценты
На сумму дневных уступок,
Полночь сечет по центру
Каждый дневной поступок;
Как неподкупный посредник,
Вводит ко мне в застенок
Ясность ночных прозрений,
Честность ночных оценок.
Дни еще пашут поле, —
Трудолюбивые смерды! —
Ночи приходят после
И приобщают к смерти.
Мне бы сбежать на полюс,
Где в стыке меридианном
Надвое раскололось
Время над океаном.
Как бы тогда обходилась
При негасимом солнце
Высшая объективность,
Признанная бессонницей?
Как бы тогда созрели
Без откровений спросонок
Ясность ночных прозрений,
Честность ночных оценок?

Каждый год громыхая грозой
На душе остается прорехой…
В этот город, лишенный красот,
Каждый год я стараюсь приехать.

Пробегаю я здешний Бродвей
И всхожу по щербатым ступеням,
И толкаю тяжелую дверь
В этот дом, уже тронутый тлением.

И вхожу в свой единственный дом
Долгожданною гостьей незваной
Через гулкий слепой коридор,
Осужденный быть кухней и ванной.

И касаюсь морщинистых щек,
И бросаю свой груз за порогом,
И сбивается лет моих счет,
И стирается память о многом…

Я опять становлюсь молодой
И финал заменяю вступлением,
Потому что стоит этот дом,
Лихорадочно тронутый тлением…

Все идет нескладно,
Шиворот-навыворот…
И чай как будто сладкий,
И яблоки по выбору:
Хоть красные, хоть желтые,
Хоть мягкие, хоть жесткие.
И мясо есть к обеду,
И всяких благ до черта,
И снег как будто белый,
И ночь как будто черная.
А все-таки я знаю,
Что это все непрочно;
Вот-вот судьба земная
Войдет бедой непрошеной…

Я, кажется, вполне поверила в детали:
В реальность ящика из крашеных досок,
В реальность лепестков на белом одеяле,
В вещественность платка, прикрывшего висок.

Я помню: был вокзал, где я брала билеты,
Двустворчатая дверь и гулкий коридор.
Потом несли венки, и траурные ленты,
И мертвые цветы через больничный двор.

Я помню, как нога скользила по суглинку,
И кто-то крышку нес, кумач слегка примяв,
И шарканье шагов, и говор под сурдинку,
И желтизну щеки сквозь зарево румян.

Я слышала, как шел кладбищенский автобус,
Как падала земля на гроб из-под лопат,
И мерный шум дождя, и тишины особость,
И хрупкий шорох лент, и кашель невпопад.

Я помню узкий дом, и стол со всякой снедью,
Я помню все слова и даже верю им,
Но все они никак не связаны со смертью,
И только для живых нужны они живым.
И только для живых окрашены ограды,
И только для живых посажены цветы,
А мертвым все равно, им ничего не надо:
Ни слез, ни похорон, ни прочей суеты.