Льюис Кэрролл - Фантасмагория и другие стихотворения

Тут ее щеки запылали
Уста надменно замолчали,
Но даже молча подавляли.

Теперь ответ — её — не нужен,
Взгляд словно камнем перегружен,
Умчаться бы! — Но он недужен.

Она слова его бичует
Без промаха, как кошка, чуя,
Где птичка в темноте ночует.

Его ум бросив на лопатки,
Разоблачив до кости гладкой,
Мысль излагала по порядку:

«Но люди ль люди? И прильнут
К потоку ль дум — взять ту одну,
Росе подобную, вину?

И лихорадочный глаз наш
Сумеет ли узреть сквозь кряж
Тщеты — мучительный мираж?

Услышим ли немые крики,
Им полон воздух, ведь великой
Вновь кровью налились все блики?

Как дышит луг янтарным светом,
И как парит в тьме беспросветной,
В граните ночи — шлейф кометы?

Среди ровесников, став сед,
Ты, человек, сквозь толщу бед
Узришь ли молодости след?

Нам прошлое приносит звук —
То подолов шуршащий круг,
И пальцем в дверь легчайший стук.

Но в час мечты, в полета час
Унылый призрак зрит на нас
Из глубины стеклянных глаз.

То призрак суеты сует,
Ведущий в лес дремучих лет,
И стынет кровь — и жизни нет».

У фактов вырвала из губ, —
С восторгом зверя, а он груб, —
Святую правду, словно зуб.

Круг мельниц встанет, как немой,
Когда всю речку выпьет зной,
Так и она молчит. — Покой.

Так после тряски, шума, гвалта
Шел пассажир, ища прохладу,
Когда домчался, куда надо:

Средь суматохи — сбой моторов
Лишь слышен, но по коридору
Носильщик бархат топчет скоро.

Со взглядом, ищущим преград,
Беззвучно губы мысль твердят,
И вечно хмурен ее взгляд.

Он радостно смотрел: полна
Покоя даль, и спит волна
В молчанье мертвом, а она

Клочок пространства созерцала,
И словно эхо повторяла
Круг мысли стертой — все сначала.

Но он не мог расслышать ухом,
Хоть оно чутко, а не глухо,
Что говорила она сухо,

На береге волны печать,
Как принялась рукой качать, —
Вот все, что он сумел понять.

Он видел зал — как бы сквозь сон —
С гостями в мрак был погружен,
Все ждут… — Кого ждут, знает он.

Они, поникнув, не уснули,
Но каждый съежился на стуле,
Глаза отчаяньем блеснули!

Не разговорчивей креветок,
Мозг сух от скорби беззаветной,
Вы не дождетесь их ответа —

«Ждем три часа! Довольно, Джон! —
Один издал все ж вопль и стон:
Скажи, накроют пусть на стол!»

Виденье, гости, — все пропало,
Одна лишь дама среди зала
Благоговейно причитала.

Ушел он, сев на брег морской
Следить за мчащейся волной
С приливом на берег сухой.

Бродил он возле кромки чистой
Воды, и ветер пел речисто
На ухо, шли валы игристы.

Зачем он слушал ее снова
И замирал над каждым словом:
«Ах, жизнь, увы, абсурд неновый!»

Лишь миг недвижна колесница
Его слезы была — стремится,
Печаль излить его ресница.

А ужас прямо в сердце дышит,
Глас ни вдали, ни рядом — выше —
Казалось, слышен, — но не слышен:

«Но нет в слезах ни утешенья
Ни искры сладкого сомненья,
Все тонет в мрачной тьме томленья».

«От слов ее открылась рана,
Они мудрей, чем океана
Был вой невнятный постоянно, —

Сказал, — мудрее, чем потока
От запада и до востока
Певучий диалект глубокий».

А голос сердца тих, суров,
Словами образов — не слов,
Сказал, как путник, тяжело:

«Ты стал сейчас глупей, чем прежде?
Так почему глас знанья нежный
Не слушаешь, живя надеждой?»