Аркадий Славоросов - Опиум

Сердце только капля киновари.

Наволгшая птица взбивает пахту
Осеннего неба. И скушно во рту
От горького чая, и ночь невзначай
Подступит к глазам. Не спеша, изучай
Процесс трансмутации ранней зимой —
Стирание граней меж светом и тьмой.
И зверь цвета сумерек, маленький бог,
Мяукает строго, струится у ног.
Ничтожного снега блеснёт чешуя,
И мёртвые губы прошепчут: «Но я…»
И от равнодушия скулы сведёт.
Но снова придёт, разговор заведёт
Сестра электричества и нищеты —
Бессонница в платье из блёклой тафты,
Целует в глаза и зевает: «Хандра!
Неплохо бы и не дожить до утра»
А утро — лишь мутный кристалл H 2O.
Но куришь, но ждёшь неизвестно чего,
Как ждёт дезертир восклицания «Пли!»,
Чтоб губы испачкать в морозной пыли.

В темноте ни лучика:
Видно, смерть близка.
Смоляное Чучелко
Дышит у виска.

Что-то ты сегодня скис,
Хитроумный братец Лис.

Ты хотел его обнять,
Глядь, и лапок не отнять.
А хотел поцеловать —
Вот и губ не оторвать.
Ты хотел его убить —
Кулака не отлепить.
Ты хотел бежать тотчас,
Только хвост в смоле увяз.

Не отыщешь ключика,
Не обрежешь нить.
Смоляное Чучелко —
Некого винить.

Так и жить тебе в смоле
На цветущей на земле.

Ты хотел его понять,
Только рук не оторвать.
Ты хотел его любить —
Только губ не отлепить.
Ты хотел его простить,
Да хвоста не отцепить.
Умереть хотел и враз
Окончательно увяз.

Веселей попутчика
Сыщешь ты едва ль.
Смоляное Чучелко —
Никого не жаль.

…И смеётся надо мной
Чёрный будда смоляной.

В земле от Курил до Польши,
Где даже вода — кристалл,
Мне нечего дать вам больше,
Я всё уже вам отдал.

Остались мандраж похмельный
Да тоненький голосок.
Я только сосуд скудельный,
А воду впитал песок.

Возьмите меня! Разруха
Одна сторожит в саду.
Рабу не отрежут ухо
И даже не предадут.

Войдите, как в лета оны,
Горланя: «Огня! Огня!»
И Ангелов легионы
Не вступятся за меня.

Напяльте венок терновый,
И плетью а-ну пылить…
За эдакие обновы
Мне нечем теперь платить.

Я жалок и гол, взгляните,
И сам-то себя стыжусь.
Распните меня, распните!
На большее — не гожусь.

Пока февраль, играя ртутью,
Жуёт размокшую кутью,
Как долбоёб на перепутье
Пред чёрным камнем я стою.
Славянской вязи буквы строги,
Мыслишку зябкую мастырь,
Но здесь от века три дороги:
Тюрьма, кабак и монастырь.
Судьба-индейка, вита дольче,
Татуировка на груди…
Тюрьма сама придёт и молча
Покажет взглядом: «Выходи!»
Пройду не фрайером, не вором
С крыльца по снегу через двор.
И чёрный ворон, чёрный ворон
В лицо мне каркнет: «Nevermore!»
А в душном зале ресторана,
Где всё — хищения печать,
Так пошло, весело и странно
«In vino veritas!» кричать.
И, если вырезал аппендикс,
То есть ведь совесть и цирроз…
Ах, Джими Хендрикс, Джими Хендрикс,
Сыграй про степь и про мороз…
Рябиной пахнет воздух горький,
И санный путь, как след ремня.
И монастырь на светлой горке
Не про меня, не про меня.
Там чернецы поют литаньи
И гонят демонов взашей…
Не пожалей на отпеванье
Своих ворованных грошей.
И тщетно сны в ночи лелея,
Тверди, тверди, сходя с ума:
Аптека, Лета, Лорелея,
Россия, монастырь, тюрьма.

В глаза мои не пялься,
Считай свои гроба.
Любови на два пальца
Плесни-ка мне, судьба.

Позорнейшему волку,
Любимцу падших жён…
Но мы допьём бутылку,
Но мы запрём светёлку,
Но мы пойдём на ёлку
И ей свечу зажжём.

Сияй же, ясный венчик,
Шепчи, шепчи о нём —
Полночный человечек,
Играющий с огнём.

Как потерять невинность? —
Она была в начале,
Она лежит в основе
(Не в этой глупой плеве),
Она поёт ночами
О маленькой любови,
Об этой Божьей ели,
Унизанной свечами.

Ты всё на свете знаешь,
Горишь, горишь, не таешь,
Любовь ты не теряешь,
Но лишь приобретаешь.

А мне в предместьях Трои
Останется одно —
Пить горькое сырое
Осеннее вино.