Аркадий Славоросов - Опиум

Достань мыслишку из своей заначки
В три по полуночи, в нетопленной квартире.
Частица истины, как метка Божьей Прачки,
Лежит на всём, что существует в мире.

Мерзейший бред, чистейшая из этик,
Крест, полумесяц, роза, Тютчев, муха —
Всё есть. Лишь нет хулы на Духа.
Я существую и оправдан этим.

Что ход планет! — Пытливый ум, исчисли
Бег наркоманий в поисках лекарства.
Ложь изречённая имеет форму мысли
И этим сопричастна жизни Царства.

Эй, выпускник подпольного лицея
Для дефективных, снова нету зелья?
Кумарные плетёшь Теодицеи,
Да ереси кухонные с похмелья.

Строчи стишком неровным и неравным,
Пока в окно Евроклидон не дунул.
Оправдывай Того, Кем ты оправдан.
Придумывай Того, Кем ты придуман.

Некоторые, чтобы не идти на поводу у толпы
И не слыть баранами, идут в козлы.
Добрые люди, по большей части своей, глупы.
Умные люди, как правило, соответственно злы.

И черезвычайно редко встречается сочетание этих частей,
Но и оно, пожалуй, не предназначено для мира сего.
Добрые и мудрые кончают в застенке или же на кресте,
Что уже зло и глупо. А из ничего не сделаешь ничего.

И только циники протирают свои бриджи и галифе
В России — на кухнях, во Франции — на террасах кафе,
И с улыбочкой тонкой, как джентльменская месть,
Цедят истины, банальные, как «Аз есмь».

Так что, мой умненький, не надсаживай мозговые свои
Извилинки в поисках истины. Всё ещё проще, чем апельсин.
Мир недостоин ни ненависти, ни любви.
В худшем случае — омерзения, в лучшем — чуть презрительной жалости.
Остаюсь за сим.

Слеза что линза. Он увидит это
Ещё страдая в немощном и тленном.
Вот ясность Цейса с простотою света
Сольются чудно в фокусе мгновенном,

И в мире безраздельном и разъятом
Предмет проглянет подлинностью вещи.
Насмешливый патологоанатом
Кружит, что вран, наивный и зловещий.

Но горницей предстанет суть палаты.
Но горлицы восплачут на карнизе.
И жизнь войдет в распахнутом халате
Сестрой-отроковицей в белой ризе.

И грани станут внятны, но не грубы.
И девочке в застиранном халате
Пергаментные старческие губы
Прошелестят: «О, не рыдай мне, Мати!»

Бичи-кочевники, сидельцы теплотрасс,
В стигматных ранах, в язвинках экземных,
Лохмотья всех племен, сословий, рас
Закопошились в стойбищах подземных.

Сильнее смерти гнилостное «будь!»,
Перед «шахой» любая никнет карта.
— Пора, пора по солнцу править путь! —
Вам говорит глубокий воздух марта.

Вперёд, с утра, под сиплое «ура!» —
Так от «бычка» огнём слизнёт валежник…
Нужник шмонит в сыром углу двора,
В сугробе контуром проступит бич-подснежник.

Всех психозон тюремные врачи
Затрепетали нервными ноздрями…
Подонки, плесень, вольные бичи —
Весны знаменье, слава всякой дряни.

Лепи мне мелодию боли
На глиняной этой свирели
Под беглыми пальцами воли
Ловитвой в измученном теле.

Дари мне тростину страданья,
Мни дырочки дудочки полой,
Свисти воробьиным рыданьем
Клавиры бесплотности голой.

Исследуй каденции ада,
Разучивай злобные трели
До бездны, до тризны, до лада,
Доколе мы не догорели.

Слепи мне гармонию бреда,
Слепя светоносною тенью,
Бессмыслицу звонкого Credo
И спазм а капелльного пенья.

Примеривай мира обноски,
Шагреневой кожи избытки,
Ликуя лови отголоски
Весенней застеночной пытки.

Лепи мне мелодию боли
На глиняной этой свирели
В прозрачной пасхальной юдоли,
В зияющем солнцем апреле.

Пламя свечек поминальных,
Словно алая листва.
Шёпот бабок повивальных,
Чёрных плакальщиц слова,
Всё, что будет, всё, что было
Восковой слезой кропим.
Только шелест: «Милый, милый…»,
Трепет огненных купин.
Ведь в случайном, невозможном
Мире следствий и причин
Божьим знаком непреложным
Пламя тоненькой свечи
Над купелью, над могилой
(Хоть кому и невдомек).

…Только шепот: «Милый, милый,
Больно жжётся огонёк».