Римма Казакова - Стихи

Жизнь опять становится пустой.
Утешаюсь тем же примитивом:
«Мы не навсегда, мы — на постой…» —
стало убеждающим мотивом.

Жизнь на удивление пуста.
А ведь всеми красками светилась!
Это здесь. А где-то там — не та,
будь на то, конечно, Божья милость.

Там мы все расставим по местам,
все ошибки прошлые итожа.
Но понять бы: где же это — «там»?
Может, здесь и там — одно и то же?

Может быть, и эти мы — и те,
и тогда, должно быть, все едино…
В душной тесноте и в пустоте
только быть собой необходимо.

И, еще до Страшного Суда,
вдруг открыть в согласии с судьбою:
«Мы — не на постой, мы навсегда!»
и заполнить пустоту собою.

… И поняла я
в непривычной праздности,
бесповоротно,
зло,
до слез из глаз:
дни будут состоять из мелких радостей,
ну а большие —
больше не про нас.

Как на войне —
в обидной непригодности
того, чья плоть бессильна и больна,
не пристегнуть мне бесполезной гордости
к размытому понятию:
страна.

А уж гордиться,
хоть какой,
зарплатою,
обилием бутылок и ветчин
и аккуратной на душе заплатою,
приличной и смиренной, —
нет причин.

Смятенны чувства,
но логична логика.
Она поможет одолеть беду.
И Шарика себе,
а может, Бобика
я по ее наводке заведу.

И, что бы там под ухом ни трезвонили,
забуду о призванье и судьбе.

… Пока мне долг
работника и воина
жестоко не напомнит о себе.

Как завишу я от слов,
от кирпичиков звучащих,
птиц, поющих в гулких чащах, —
этих властных слов-основ.

Слушаю, глаза закрыв,
и смеются в каждой строчке
слов горячих уголёчки,
ладятся в цепочки рифм.

Я листаю словари,
я к словам любовь питаю,
я молю их и пытаю —
то извне, то изнутри.

К разным разностям глухи,
из неведомого мира,
где душе диктует лира,
появляются стихи.

Из моих смятенных снов,
из долин и далей звездных
мне звучит, светло и грозно,
тайный колокольчик слов…

Мне б написать, пока не позабыла,
в подробностях про эти десять дней.
Не пишется.
А столько, столько было!
Но сами факты, видимо, сильней.

(Вот так, когда один российский парень —
дотоле, разве, с близкими знаком, —
когда в полет отправился Гагарин,
стихи об этом были пустяком.)

…Начну с мостов.
Шикарный несказанно,
веселый, как живое существо,
плыл над Нью-Йорком
нежный Верразано,
а рядом и вдали —
того же сана —
различные подобия его.

Мосты, мосты!
А если, в самом деле,
пора забыть о поиске врага,
поверив в то, что, наконец, сумели
вы нас соединить, как берега?!

Договоримся, город:
мы — не судьи,
скорей,
любой — любим, а не судим.
Под небом жизни мы —
всего лишь люди.
И все на бочке с порохом сидим.

Мой теплый взгляд —
не ложь и не усталость,
хоть жизнь и утомительно текла.
Но потому, что мне с лихвой досталось,
тебе осталась толика тепла.

Давай не по-английски, не по-русски —
безмолвно позабудем о былом,
хлебнем из океана без закуски
и тихо обменяемся теплом.
Оно пойдет на пользу в каждом стане,
и мы с тобой делились им не зря.
Настанет ночь,
и холоднее станет:
ведь все-таки вращается земля.

Ты ночью — как молитва, как «Осанна!»,
благословенье, восхищенье, спор.
…В пространстве растворится Верразано,
и весь Нью-Йорк,
и весь земной простор.

Все пойму на выдохе и вдохе
и пойду с другими заодно
мимо жизни, около эпохи —
ибо нам вмешаться не дано.

Не умру от голода и жажды,
что-нибудь и мне перепадет…
И с эпохой разминусь однажды:
я пройду —
или она пройдет.

Говорю не с горечью, не с болью,
но, презрев наивное вранье:
самой безответною любовью
любим мы отечество свое.