Юз Алешковский - Средь других имен

Кровавыми каплями — зимняя клюква.
Наверное, летом бывают грибы.
Мы в школе читали когда-то по буквам:
«рабы — не мы, мы — не рабы».

Ныроб — старая царская ссылка:
здесь содержали большевиков.
Хотелось бы знать нам, какая сила
крутит вспять колесо веков?

А может, пролезло фашистское рыло, —
ему мы обязаны ролью врагов?
Ныроб. Ныроб. Ныроб. Ныроб.
Норов. Порох. Шорох шагов.

На нижних нарах
дремлю, голодный.
На верхних нарах —
в хмелю уголовник.
Лагерный барин — сыт, форсист.
Лает мне: — Фраер, не спишь, фашист?..
Ему — амнистия, свобода выдана.
А мне — комиссия: на инвалидную!
Нашли дистрофию,
признали пеллагру.
Тут все мы такие —
пожалуй, пол-лагеря.
А он — он вор, лагерный бог.
Кто я ему? Вол. Кто он мне? Волк.
Я шел на войну
и падал в плену:
платил за него —
за хлеб, за вино.
Я был на счету у конвоя эсэс.
Он был на счету у милиции.
И вот я здесь. И вот он здесь.
Подводим черту. Умилительно!
Черта? Ни черта!
Ну что здесь к чему?
Он мне не чета.
Не чета я ему!
— А нам доверие! — хрипит он гордо.
Эх, нары верхние, палата лордов!
Он, сильный, повыше.
Я, хилый, пониже.
Он, видно, не слышал
о Фридрихе Ницше.
А то б, удивлен, он узнал бы, ершист,
что именно он, а не я, — фашист.

Красивый карандаш —
свеча из парафина —
рисует тени на стене в ночи.
Пусть за ночь от свечи
осталась половина —
ловлю ее лучи.

Вот так бы мне гореть,
немым огнем крича.
А коли умереть —
достойно, как свеча.

Здесь, где царствует гневная вьюга,
где на всем ледяная печать,
так приятно и больно встречать
хризантему далекого юга.

В этой серой таежной глуши,
где вся жизнь, как туман, пронесется,
не напрасно ль отыскивать солнце
лепестками расцветшей души?

Уезжайте, хорошая! Вам
не к лицу ледяная оправа.
Извините, без всякого права
я сегодня дал волю словам.

Мне так трудно бесстрастно молчать:
я теряю последнего друга —
здесь, где воет постылая вьюга,
где на всем отчужденья печать.

Ты хотел от земли
долгожданных всех благ?
А тебя привезли
к каторжанам в спецлаг.

А тебя привезли
к каторжанам в Степлаг.
И внушают: умри,
бездыханным здесь ляг!

В сорок первом присягу
дал я красной звезде:
я без флага не лягу
никогда и нигде!

Здесь небо с золотыми облаками
такое, что в стихах не повторить.
А степь под ним — как раскаленный камень.
И о земле не нужно говорить.

По вечерам — закат багряно-розовый.
Земля ж издолблена, разбита по кускам,
ископана — как заклеймена оспой —
и названа за это Джезказган [24] Джезказган — медная копь ( каз .). .

Степь каменная, дикая, бескрайняя.
Тоскливой пылью скован горизонт.
Здесь юность тусклая, но чаще старость ранняя.
И небо не обманет бирюзой.

Здесь ночью тьма на сотни километров.
Но, как мираж, рассеяв вечный мрак,
в сиянье электрического света
стоит барак, барак, еще барак.

Нелепая зловещая площадка,
как там, в тайге, стеной обнесена.
Из камня вся — вечна и беспощадна,
и вся в огнях. Китайская стена.

Не встретите постылее пейзажа вы.
Здесь горечь медная, полынная тоска!
И ляжешь замертво, коль похоронен заживо
ты в руднике с названьем Джезказган.

И все-таки здесь звезды с неба светят,
как искры меди в зелени руды,
да медною заплатой выплыл месяц,
да медный привкус найденной воды —

здесь все твердит о меди в Казахстане.
Пусть предстоит не мед добыть, а медь —
мы впрямь из-под земли ее достанем,
и в дело пустим, и еще заставим
литаврами и трубами греметь.

Ни о чем, о Боже, не молю я,
не прошу — пристрой меня в раю.
Только дай мне радость поцелуя,
возврати мне волюшку мою!

Я живу, хоть есть седьмое небо,
под семью замками взаперти.
О, хоть раз еще на воле мне бы
все родные тропки обойти!

У меня, смотри, виски седые.
Мне морщин и шрамов не стереть.
Дай же мне хоть где-нибудь в Сибири
на свободу-волю посмотреть!