И срубят скворечню такую,
Чтоб дерево сок сберегло б,
И ляжет взамен поцелуя
Смолистая капля на лоб.
Ходят громы вокруг тайги,
Словно ищут дорог в поселок.
Ты пробраться им помоги
К месту жительства невеселых.
И просекой уже сквозит…
— Нет, Перуне, для нас прощенья!..
Пусть же громом нас поразит:
Хоть предсмертное — восхищенье!
Тебе дается день:
Земля, моря и небо.
Омой себя, одень
и подкрепись от хлеба.
Тебе дается день —
еще один — и полный:
в лесах, полях — цветень,
в морях, озерах — волны.
Тебе дается день,
как рыбам, птицам, зверю:
проснулись волк, олень,
твой пес стучит за дверью.
Открой ее, открой! —
крылечко недалечко,—
и озарись зарей,
как лес,
изба,
крылечко.
Минутам — не часам —
у чуда быть на страже,
успеешь — станешь сам
умней, богаче, краше.
Чем море чистоты
нет мира баснословней, —
умей же видеть ты,
увидевши — запомни:
и чистоту румян,
их нежность, отдаленность,
и огненность времян,
не канувших во онность…
А с моря — день…
Светло…
Его не дай те Боже
употребить во зло
ни в этот миг, ни позже…
Тебе дается день:
добро
от дебрей леса,
хлеба от деревень,
от городов — железо…
А что с зарей сошло,
с небес —
не дай те Боже
употребить во зло
ни в этот день,
ни позже.
Делянки, времянки,
Травинки, цветинки,
Да только под вечер
В лице ни кровинки.
И мертвый дивится,
К тайге привыкая:
«Живица, живица,
Да что ж ты такая!»
А может, не сгложет
Чащоба-утроба:
И так
(без могилы)
Ты с нею до гроба.
Суждено — к столу миров
Без даров явиться, —
Не с ведром же Капкаров,
Мутною живицей…
Режем кары на стволах,
Да сочит живица…
А у Бога на столах
Разве так сочится?
И одна утеха мне:
Вижу сны Макара.
А проснешься —
На сосне
Кара, кара, кара…
Давят дальние миры,
Подвиги и слава,
В этом смысле Капкары
Выражены слабо.
А и дальше на восток
Тянется, живется,
Кем-то серых крыш гурток
Родиной зовется.
В тесных тучах блеск и рев,
А вокруг — на мили —
Зной, жужжанье, — комаров
Больше, чем просили.
А у Бога…
А у Бога…
Лес да лес,
Да в часы иные
Бесноватые небес
Дьяволы земные…
Нет, в тайге я не один —
Мошка в самой силе.
Кара… кара… карантин
Строже, чем просили.
Не один я средь миров,
Лишь со славой туго…
Перебить всех комаров —
Это ль не заслуга!
В несложной жизни Капкаров
Достоинств больше, чем в Лонд о
не:
Здесь видишь все как на ладони —
И быт людей, и быт коров.
И весел кто, и кто суров,
И кто в каком сейчас уклоне,
Что замышляется на лоне
Среди коров и комаров, —
Открыто все… Сады познанья…
Исход харчей, любви стенанья —
И меж людей, и меж зверей.
Наука и литература,
К истокам! В Капкары! Скорей!
— В тайгу?.. С вершин?.. Губ а
— не дура.
Жужжанье комара противно.
А вникни — почему?
Оно воинственно, активно.
Вот у шмеля, жука, ну просто диво,
Слегка с ленцой,
Но до чего ж
Миролюбиво!
Одна блоха была плоха.
— Безжалостно кусала?
— Наоборот: кусала мало.
Вот вся вам повесть:
где у блохи
у этой
совесть?
Ехал, ехал паровик,
наскочил на боровик.
Не привык
боровик
попадать под паровик.
Покрылась плесенью краюха хлеба.
Я в сторону ее, она — из-под руки:
— Да, видно, брат, что ты давненько в свете не был,
от просвещения отстал-таки…
И то твердит, и се: и разум, и наука…
Пришлось остановить:
— А ну-ка!
Ты, плесень, помолчи, а разум мой один:
не всякой плесени сродни пенициллин.
Луна скатилась за кусты.
Прикрылась веткой — ожидает.
О, как настойчиво рождает
Ночь
ощущенье красоты.
О, золото! О, пенье петушка,
столь тонкое, что паутина эта,
опутывающая бабье лето, —
и та — в движеньи
кажется
тяжка.
Гляди: созрело, налилось, отяжелело.
И успокоилось.
И сладко ждет косца…
Преображениям твоим, природа, нет конца,
Как разуму, красе и мощи нет предела.
Читать дальше