Юз Алешковский - Средь других имен

Всё к мужеству, к твоей любви взываю,
А жертв уже так много,
Невольная заступница перед жестоким богом,
Душа моя живая!

Шел март… На третье в ночь…
Да! С этой даты
И начат счет — начало тех начал,
В которых голос совести звучал,
Как первой битвы дальние раскаты.

И это всё, чем мог ответить: совесть.
И с нею мать ее — сама душа.
Всё, чем я жив, что трудно, не спеша,
Когда-нибудь свою откроет повесть.

Но подвиг свой, как вервие суровое свивая,
Ты и сама узнала много…
Не правда ли?
О, добрая ответчица перед жестоким богом,
Заступница, подвижница живая!
Прости меня! Обдай дыханием у милого порога.

О прекращении огня,
О трубках мира во всем мире,
О том, чтоб, лютого, меня
С ладони
дома
накормили.

Уже не скрипят ворота,
А день до конца не прожит.
Такая томит забота,
Что сердце терпеть не может.

Как трудно к тоске привыкнуть!
Мне имя дано под осень…
— Куда же погромче крикнуть?
— Куда, как не в эту просинь…

И в небе гадать, гадая,
Долго ли мне томиться?
Придет ли? А вдруг другая,
Не та, что под праздник снится.

Ведь думал всегда иначе:
«Быть чуду на этом месте:
Пред ней без стыда заплачу
И слезы отдам невесте».

Скажи, мой вечный друг,
Зачем поклон неверью?
Я знаю молодость
Достойную твою
И веру в свежий дождь —
К лучу и соловью.
Зачем же глушь и мрак?
Ты слышишь: дождь за дверью.

Травинка дрогнула
Под каплею дождя,
Гляди — еще, еще —
По всей поляне, дале…
Да! С юных лет глядим,
Чего мы ни видали,
А вот такой пустяк —
Полвека перейдя…

Так что ж! На то и жизнь
И узнаванья годы,
И верь по-прежнему,
Мой верный, вечный друг:
Всё дождь, всё дождь, всё дождь…
А сердце дрогнет вдруг
От легкого толчка
Любви или природы.

Уже с утра в остатках сновидений,
И в первом щебетанье воробья,
И в блещущей струистой светотени,—
Во всем, что жизнь, — предчувствовал тебя.

И в полудни — в сверканье, щебетанье —
У ящичка из быстрых рук твоих,
Как бы взаправдашнее шло свиданье,
Шел разговор меж нас двоих.

И так весь день: под чуждым небом Чукши,
Во всем, что жизнь, ты, милая, была,
И с длительной зарею непотухшей
Ты в новый день с дарами перешла.

Оно рождается в самой крови —
Неотвратимое веленье — слово, —
Прими его, убереги от злого,
Убей соблазны, правду оживи!

«Оставь надежду всяк сюда входящий…»
Но посмотри на спелой почки чудо,
на ход ростка в коре таежной чащи,
и скажешь ты:
«Есть выход и отсюда».

Вот руки… тут вопрос пустячный:
Держи, неси, руби, паши…
Что делать с силами души,
Когда ей не отводят пашни?

От самого Черного моря,
От самых мальчишеских лет
До самого старого горя —
В Сибири теряется след…

И где здесь найдешь молодое!..
С утра и до поздней поры —
Без песен, а в дружбе с бедою —
Стучат и стучат топоры.

И в самой тайге, поределой
От тех топоров и от пил,
Для самого грустного дела
Я тоже осинку срубил.

И самый притихший меж нами,
И самый ненужный сейчас,
Казалось, вздыхал временами
О самом понятном для нас.

И в жутком, бесплотном укоре,
Казалось, был важный завет
От самого теплого моря,
От самых безоблачных лет.

В могучих и грозных чащобах,
Где времени мера не в счет,
Для раннего, жалкого гроба
Роскошное древо растет.

Но сам я его не увижу
И птиц не услышу на нем:
Тайга предо мною — не ближе,
Чем ветвь за тюремным окном.

И пусть его! Зверь или птица,
И жук, и змея, и пчела —
Плодится, плодится, плодится
У древа познания зла.

А сам я — и знать перестану…
И дерево дрогнет — и вдруг
В паденье овеет поляну,
И «бойся» прикрикнут вокруг.