Юз Алешковский - Средь других имен

Ты был иль не был там, а сумма всё одна:
Чередование восторгов и забвений
На древнем кладбище, куда схоронена
Всеразъедающая горечь вожделений.

Часами я сижу за препаратом
И наблюдаю жизни зарожденье:
Тревожно бьется под живым субстратом
Комочек мышц — о, вечное движенье.

Движенье — жизнь. Сложнейший из вопросов
Но все догадки — всуе, бесполезны.
Возникло где? Во глубине хаосов?
Пришло откуда? Из предвечной бездны?

Бессилен мозг перед деяньем скрытым:
Завеса пала до ее предела:
Здесь времена космические слиты
В единый фокус — клеточное тело.

Я тон усилил до органной мощи
Катодной схемой, — слышу ритмы струек:
Несуществующее, а уж ропщет!
Неявленное, а уж протестует!

Должно быть, жизнь — заведомая пытка —
В зародыше предвидит истязанье:
В развертыванье жизненного свитка
Звучит по миру жгучее страданье.

Но страшны тоны сердца, и тревога
За бытие земное не случайна.
Да, мера жизни — это мера Бога
И вечно недоступная нам тайна.

Гордо главы не носить порожденному в черной неволе:
Согнута шея раба, гнется затылок его.
Нет, гиацинту и розе не цвесть на колючем бурьяне —
Так и свободным не быть жалкому сыну рабы.

Право, для смертного лучшая доля — совсем не рождаться,
Солнца палящих лучей лучше не видеть совсем,
А коль родился, скорее к блаженным Аида воротам:
Сладко во гробе лежать, черной закрывшись землей.

Загадочны судьбы закрученные путы,
Темно грядущее, и правда далека:
Постичь тщету, перешагнуть века
И, славословя, выпить яд цикуты!

Немного любит тот, кто любит меру,
Рассчитывает каждый поцелуй,
Кто страсти пыл готов принять на веру,
Но не коснись, не требуй, не тоскуй.

Как осторожен тот, кто мало любит,
Соизмеряет ласки и слова.
Пародия любви — его осудит:
Он лжет любви и любит ли едва?

Любовь — вне меры: пламень вдохновенный
Охватит душу и сожжет дотла.
Но как измерить глубину вселенной?
Но как зажечь потухшие тела?

Орлиный ветер веет мне навстречу,
Плыву я к северу на утлом челноке.
Я на пути своем спасения не встречу
И не найду себе я друга вдалеке.

Там — одиночество. Там — тундры и туманы,
Болота зыбкие и Солнца круглый ход,
И непосильный труд, и новые курганы,
И жизни неминуемый исход.

Мне ничего не надо в мире:
Я — созерцатель, я — один.
Я наблюдаю, как в эфире
Клубится еле зримый дым.

Будь то игра воображенья
Или оптический обман
Без смысла, веса, без значенья:
Он мне — единственному — дан!

Пускай проходят люди мимо —
Он недоступен никому:
Элладе, Вавилону, Риму,
Лишь — созерцанью моему.

Пускай незрящие смеются —
Им этот знак непостижим:
В эфире горнем дымки вьются,
Богам понятные одним.

Темно вокруг тебя, и страшно бытие.
Благодари судьбу, а не пытай ее.
Неверен солнца свет: все — бред, все — тлен: пойми!
И даже черный день как дивный дар прими.

Спокойствие души — ценнейший дар Земли,
Ненарушимое, возвышенно-благое, —
И размышления плывут, как корабли,
Из пристани ума в приволье мировое.

Там остров, среди бездн, умудренно — один
Парит в неведомом для смертного цветенье.
Там Истина живет, как некий властелин,
В недосягаемом своем уединенье.

Золотознойный день над Африкой погас.
На небе засверкал Луны латунный глаз
И медленно повел — осмысленно-печален —
По древним письменам торжественных развалин.

Зеленотканный свет над мраком раздробив,
Внедрился верткий луч во прах стовратных Фив,
Расшевелил его потоками мерцаний
И воссоздал ряды полупрозрачных зданий.