Юз Алешковский - Средь других имен

Сердце этой пытки не выносит.
Больно мне,
что ты стремишься —
в осень:
ведь частота листвы
и тихий спад осенний —
точно
снег.
И нет тебе спасенья.

Успокойся.
Примирись со мною:
злые слухи —
снегом перекрою,
черным снегом —
фронтовых полей,
чистым снегом —
гибели
моей.

Благодарю, что из предубежденья
долбили Вы: «Доверив, проверяй!»,
что — в пику Вам, в шестом году с рожденья,
я искренне в земной поверил рай.

Под лозунгом, но лозунгов помимо,
душа рвалась — на самый светлый путь,
и — разрывалась… Но — неутомимо
за горизонт хотел я заглянуть…

С горы скользнуть — меж створками стальными!
И — проскользнул… В бордовую зарю.
За все общения стихов с глухонемыми,
за все театры Вас благодарю:

где подлый обвинял невиноватых;
где женщин под винтовками вели;
где ржали представители усатых
над теми, кто еще не расцвели;

где, ради Вас, святое шло в растрату;
где били в пах, а схватывало дых;
где самый черный день провозглашен был датой
наисветлейшей в обществе слепых…

Благодарю, что далей вняв пунцовость,
не зазвенел в пристяжке бубенцом,
и что, лишенный Вашего «отцовства»,
пошел по снегу следом за отцом…

Благодарю, что Север стал мне ближе,
что полюс вечности уже не за горой,
что с каждым днем я становлюсь все ниже
и каждый день здороваюсь с зарей…

Благодарю, что в мареве мороза
я загораю, втиснутый в загон,
что в ледяном огне туберкулеза
не выгорает внутренний огонь..

Благодарю, что стать у ямы тошно
и что, постигнув идольный Восток,
я Вас постиг… Благодарю за то,
что я окажусь в земле — не одинок…

Благодарю, что, сжив меня со света,
Вы помогли отхаркнуть этот стих,
и я его от нашего совета
успел Вам в благодарность принести…

Прости, строка!.. Молить я буду бога,
чтоб Вы в аду рассказывали всем,
как в рай ушел проверенный Набоков,
он — не мишень — АК-127.

Грубыми руками
на тюремный стол
опущу, как камень,
этот стих простой…

Не беда, что — горше
от наивных слов:
радости — не больше
у сирот и вдов.

Но суровость наша
им помочь должна:
в День рожденья — чаша
выпита до дна…

Пусть, завесив двери,
дома вспомнят нас,
мама пусть доверит
доченьке рассказ:

Есть страна такая —
высота и ширь,
как медведь — большая
белая Сибирь…

В сером небе замок
тлеет изо льда,
царствует в нем Зависть —
Темная Беда…

День и ночь тоскует,
копит злобу лет,
белым ветром дует
на весь белый свет…

Чтоб остекленели
в завязях плоды,
завистью болели
поросли беды…

Чтоб сердца во власти
ледяной пыли
стали черной масти
у детей Земли.

А когда, вслед папы,
маму от ворот
заметут этапы,
пусть… Луна взойдет!

Обелиском — пламенных,
слитных наконец,
папиных и маминых
ледяных сердец.

И заранее призванный,
и заранее избранный,
и заранее признанный,
и заранее изгнанный,
не желаю заранее
глухнуть в мраморе заживо,
не хочу я всех ранее
счастья общего нашего.
Не мечтаю быть избранным,
не мечтаю стать признанным,
но мечтаю до тризны я
сердце дочиста вызвонить
там, где мир переменчивый
бьет копытами в душу,
где «звездою отмеченный»
надрывается: — Слушай!
Не сгибайся загубленный,
собирайся разрубленный,
и разбитые губы пусть
отзвенят медью трубной…
А потом пусть растаю я
без конца и начала,
только б стая за стаею
сквозь меня пролетала —
краснозвездные лавы,
наклоненные пики,
блеском сабельной славы
освещенные лики…
Обвиненные в подлости,
в лоб пробитые в погребе,
погребенные подлыми,
не отмщенные полностью.
Не мечтаю заранее
стать землей или облаком,
не хочу я всех ранее
благодарственных откликов,
только б мир перекованный
мчал галопом сквозь душу,
и, звездою таврованный,
мог я выкрикнуть: — Слушай!
Даже если попытка,
и — взлетаешь на воздух —
через пики и пытки,
через тернии — к звездам,
но не к злобе кромешной,
не обманутым заново,
не к божественным… грешным,
как рассветное зарево.
Подлость рухнет, расколется.
Кто там — в вечности стонет?
Топот ширится, полнится!
Мрамор — дорого стоит.