Георгий Голохвастов - Лебединая песня - Несобранное и неизданное

Певца-мечтателя в изгнаньи рок-насильник
Бессмысленно связал с заводским верстаком…
Тугой металл гудит под тяжким молотком,
И целый день визжит назойливый напильник.

На сердце залегла тоска, как червь-могильник;
Усталость… Духота… Чуть вспыхнув огоньком,
Бессильно никнет мысль. Затеплившись тайком,
Вмиг замирает песнь, как гаснущий светильник.

Мы знаем: пот лица – возмездие греха…
Нет смысла в ропоте… Душа в тоске тиха…
Но пред самим собой бесцельно лицемерье.

Какая глупая и злая чепуха,
Что погибает здесь, как жалкий подмастерье,
Он, мастер русского певучего стиха.

Всю ночь бессонница, тоска и лихорадка…
Растет безликий страх. И трех зловещих прях
Мерещатся черты в густых ночных тенях
В часы бездонного духовного упадка…

Они за мной следят… Зачем?.. Или разгадка
Всех непостижных тайн так близко при дверях?
О, как знобит опять… Чьи там шаги в сенях?
Не задувайте свет!.. Пусть теплится лампадка.

Постой, помедли, Смерть! Еще утаено
Немало радостей в грядущем, и оно
Для жажды жизненной их держит, как заложниц.

Я жить, я жить хочу! Озноб трясет… Темно…
И к сердцу холод льнет незримых глазу ножниц…
Чуть вьется жизни нить… Жужжит веретено.

Московский князь не спит. Лампады у божницы
Трепещут ласково в тесовом терему;
Уют и мир кругом. А он в немую тьму
Испуганно вперил незрячие зеницы.

Ужасно в тишине. То скрипнут половицы,
То крик подавленный причудится ему…
И в бездне темноты, как в зыблемом дыму,
Пред ним всплывают вновь кровавые глазницы.

Для блага земского решил он братский спор
Злодейством в черный день. И Божий суд был скор:
Он сам был ослеплен… Не дрогнул нож наемный.

«За око – око, брат!» – змеясь, шипит укор,
И мечется в тоске, без сна Василий Темный…
И жжет, неумолим. Косого мертвый взор.

Да, выпадают дни… Пылает гнев горючий,
Обиды горечь жжет… На сердце тяжело…
И вдруг, как от луча граненое стекло,
В нем просияет мрак от радостных созвучий.

И верит им душа. Сомнений тают тучи,
Спокойно входит мысль в прозрачное русло.
Как праздник – будний день! Не солнце ль вновь взошло?
Как радостен теперь в душе разлив певучий.

И песенка без слов, затихнув вдалеке,
Не гибнет, как круги от всплеска на реке, –
К престолу Божьему пред ней пути прямые…

Так молится пчела, жужжащая в цветке,
И, думается, так поют глухонемые,
Не одинокие в их замкнутой тоске.

Давно все взвешено на золотых весах…
Не может пошатнуть ничто их коромысла –
Ни воля гордая, ни гороскопов числа,
Ни страстные мольбы в глухих ночных часах.

Как все, устал и я мечтать о чудесах…
Не безысходная ль над нами ночь нависла?..
Ни в жизни цели нет, ни в жажде смерти – смысла:
Враждебная земля… Молчанье в небесах.

Гнетет немая тьма, как смертная дремота;
И, словно пая топь трясинного болота,
Неумолимая засасывает тишь.

Напрасно ищет мысль лазейки, изворота…
Так мышеловкою захлопнутая мышь
В ней бьется до утра, вся мокрая от пота.

Я слышал. Наяву ль?.. Не призрачно ли бденье?..
Да, было. Смерть прошла, как черный Вельзевул,
Всё смолкло; дрогнул мир и вечным сном заснул.
Прервалось времени бессонное паденье.

Над общим кладбищем, одна, как привиденье,
Еще скользит луна с усмешкой мертвых скул.
Разверст, зияет мрак, и в нем немолчный гул –
Великой пустоты бесстрастное гуденье.

О, если б звук один дошел издалека,
О, если б чья-нибудь прощальная рука,
Любви напутственной мгновенная сердечность.

Молиться?.. Но слова не сходят с языка,
И веет ужасом в лицо немая вечность…
И душу леденит смертельная тоска.

Назойлив черни крик, как гуд озленных ос;
Бранясь, теснит толпу охрана от порога.
И непонятная в претории тревога:
В сердцах испытанных предчувствий трепет рос.