Яков Тублин - Образ жизни

Отряхну её с тяжёлых крыл,
Отскребу от заскорузлых пяток —
Стану невесомым, как когда-то
В детстве.
Я его не позабыл.

На Земле, в заброшенном дому,
Я оставлю навсегда привычки
Вредные.
…И для чего мне спички?
Мне они в полёте — ни к чему.

В долг не даю и в долг не беру:
Вдруг не смогу отработать — помру.

А не даю, так понятно вдвойне:
Взятое прежде не отдали мне.
Я на вас злобы давно не таю —
Более просто взаймы не даю.

…Всё-таки, дайте немного взаймы
Света среди наступающей тьмы,
Неба высокого голубизны,
Мира без чёрных отметин войны.

Ну а вина на свои прикуплю —
Я до сих пор это дело люблю.

А на последний поход и полёт
Осень из листьев мне куртку сошьёт

Надоела квартира —
Серой скуки оплот.
Взял бутылку кефира
И на солнышке пьёт.

Он объездил полмира,
Он устал и остыл.
Взял бутылку кефира
И батон надломил.

Будто солнышко лечит
И тоску, и беду —
Всё же как-то полегче
Перемочь на виду.

Как, однако, расстаял,
Как скукожился мир!
И квартира пустая,
И прикончен кефир…

Ноет сердце, и не повернуться.
Думаешь, когда ложишься спать:
«Суждено ли поутру проснуться,
На ноги с рассветом встать?»

Хочешь ли, не хочешь просыпаться —
Всё же надо распрямиться, сесть.
Правда, легче было в восемнадцать,
В тридцать пять,
И даже в сорок шесть.

Новый день и Новый год —
Не в радость.
Чем они сумеют наградить?
Старые друзья порастерялись,
Ну а новых поздно заводить.

Поздновато гнаться за удачей —
Вечер на дворе.
Стала лишь печаль моя богаче,
А тоска — мудрей.

Прохудились старые заплаты —
Им ни плоть, ни душу не согреть.
И смеюсь я, чтобы не заплакать,
Двигаюсь я, чтоб не умереть.

Мир богатый и вместе — убогий,
Упрекать, осуждать не берусь.
Ухожу по вечерней дороге,
А по утренней, может, вернусь.

Так живите и пойте, и пейте,
Не бросайте обыденных дел.
А меня никогда не жалейте —
Я такого всегда не терпел.

Укрепиться бы самую малость,
Удержаться ещё на лету…
Но такая настигла усталость,
Придавила — невмоготу.

И уводят усталые ноги
По вечерней дороге,
Где рассыпаны горечь и грусть.
Но по утренней, может, вернусь…

Ещё мы в землю не легли,
И хоть порою пьём за что-то, —
Не наши в море корабли,
Не наши в небе самолёты.

Сощурим слабые глаза
На этом берегу высоком.
Уже не наши паруса
Белеют на воде далёкой.

Деревья старые молчат —
Под ними жизнь дышала наша.
Пусть руки тонкие внучат
Нам беззаботно вслед помашут.

Кончается двадцатый век —
Его смертельная работа.
Быть может, из грядущих тех,
Единственный, поймёт нас кто-то.

Уйдём без вздохов и без слёз,
Согретые последним светом,
Мы, в сущности, — уже навоз
Для нового тысячелетья.

Вот я стою без печали и горя,
В шортах, босой, налегке —
На берегу Средиземного моря,
С банкою пива в руке.

Счастье и в этом мгновении малом —
Не у Богов на пиру —
Вот я склонился над жарким мангалом,
Вот я стопарик беру.

Жаль, что не запечатляются звуки,
Запахи, ливня помол.
Вот, как ровесник, играю я с внуком
В шахматы или в футбол.

Вот я с похмелья — отвратная морда, —
Грустный еврейский казак.
Вот при параде — трезвый и гордый,
В галстуке — полный дурак.

Короток всё-таки век человечий,
Bсe — к одному рубежу.
Вот я, младенец, на шкуре овечьей
Попкою кверху лежу.

Вот я смеюсь, как будто рыдаю,
В свете осеннего дня.
Вот моя мама — совсем молодая, —
Это ещё — до меня…

По военной, давней,
Горестной привычке
Запасала мама
Мыло, соль и спички.

Как бы там ни было,
Что бы там ни было —
Про запас лежали
Спички, соль и мыло.

Жизнь учила маму
Той суровой школе:
Припасать на случай
Мыла, спичек, соли.