Светлана Сырнева - Избранные стихи

Сквозь трамвайный гул
не прорвется тишь.
Мне бы только знать,
верить, что летишь!

По твоим лугам,
по равнинам вод
то трава цветет,
то пурга метет.

Там и мой отец
под стальной звездой,
там и я всегда
буду молодой.

И оттуда в жизнь
веселей смотреть.
Как любила я,
все, что будет впредь!

Как я в гору шла,
тяжело несла,
никому ни в чем
не хотела зла.

Птица, унеси
к дальней стороне
не людскую молвь —
правду обо мне.

И у той горы,
у могильных плит
до другой поры
правда пусть молчит.

2003

И терпенью приходит конец.
Я тебе благодарна заране,
неизвестный марийский певец,
отказавшийся петь в ресторане.

Смотрит в окна осколок зари,
все охрипли от водки и лени.
Выйди вон и один покури
под кустом первобытной сирени!

Вымирает твой древний народ,
разлагается, тлеет и тает,
а сирень неизменно растет
и в положенный срок расцветает.

И все так же природа сильна
даже в малом, последнем остатке,
и тебя наделила она статью
воина в должном порядке.

Брат, ты вышел из этих дверей —
и почувствовал силу за дверью.
Обратися же в сойку скорей
по природе твоей, по поверью!

Ты летишь, и тебе нипочем,
ты крылом задеваешь за ветки по лесам,
где над каждым ручьем
жили вольные, смелые предки.

И гудела в кустах тетива,
недоступна для чуждого глаза.
Никого не сгубила молва,
никого не сгубила зараза.
Так мы жили без нефти и газа!

Ты лети, ты неси свою весть,
спой, как можешь, как сердце велело.
Ты летишь – тебе некуда сесть:
все обуглилось, все погорело.

И на твой бессознательный клик,
на беззвучный твой шелест крылатый
выйдет малый и выйдет старик
с допотопным дубьем и лопатой.

Вот стоит твоя нищая рать,
не видавшая белого свету.
А другой не удастся собрать,
и надеяться надо на эту.

2003

В белый июнь, в холода,
там, где мы лета не ждем,
мчалась машина тогда
вровень с травой и дождем.

И половодьем воды
лето тебя обтекло.
Белые бились цветы
вместе с водой о стекло.

В белый июнь, на ходу,
там, на родной стороне,
если я песню найду —
будет она о войне.

Вдоль скоростного шоссе,
оборотясь на закат,
дремлют руины в росе,
мертвые нивы лежат.

Тихо выходит из нор
бледный, усталый народ.
Наш необученный хор
песню нестройно поет.

Дети советской судьбы,
мы приучились опять
ставить коней на дыбы
и из окопов стрелять.

Видишь, деревни горят,
бьют по тебе наповал.
Наш одинокий отряд
скорость ненужную взял.

Бросит и в холод, и в жар,
только назад не гляди!
И почему Комиссар
вечно сидел впереди?

Ныне и в холод, и в зной
над запустеньем полей
все ты летишь над землей
в скорбной машине твоей.

Сникла товарищей рать,
но не тебе тяжело:
счастлив ты нынче не знать,
сколько их в Думу прошло.

Вниз не смотри на страну.
В стане родных и чужих
пусть ощутят глубину,
силу ошибок своих.

Там, где проносишься ты —
там уже стало светло.
Белые бьются цветы
вместе с водой о стекло.

2003

В тридцать лет мы не знаем, когда мы умрем,
нам не стыдно слоняться без дела.
И в зените над городом,
над пустырем неподвижное солнце висело.

Поднебесное облачко бросило тень —
и опять безмятежна природа.
Как медлительно, сладостно тянется день,
весь июль девяностого года!

Будут август, октябрь. И уже не шутя,
с удивленьем, с восторгом, с тоскою
ты насмотришься туч, дорогое дитя,
ты увидишь еще не такое!

Твой зенит приходился на самый канун,
ты обратно не сможешь вернуться —
лирик, физик, философ, мятежный вещун,
жертва русских своих революций.

И уже погрузились в глубокий склероз
ураганные черные годы.
И не все ли равно, кто в осколки разнес
недопитую чашу свободы!