Михаил Херасков - Собрание сочинений

Недвижимъ Царь взиралъ, внимая рѣчь сiю,
Какъ вѣтрами вода, въ немъ духъ поколебался;
100 Молчать и рѣчь простерть къ видѣнью опасался,
Хотѣлъ главу склонить, но вдругъ на щитъ взглянулъ;
Померкнулъ щитъ! и Царь о старцѣ вспомянулъ.
Такое зрѣлище въ немъ пламень возжигаетъ,
Вспрянулъ, и мечь рукой дрожащей изторгаетъ,
105 Разитъ…. Въ единый мигъ померкнулъ воздухъ чистъ;
Ударилъ страшный громъ, возсталъ и шумъ и свистъ,
Блеснули молнiи, видѣнье преложилось,
И страшное Царю чудовище явилось,
Во мрачномъ облакѣ на воздухъ поднялось;
110 Какъ страшный змiй, оно въ три круга извилось;
Дышало мщенiемъ! Безбожiе то было;
И грозныя слова Монарху возтрубило:

Напрасно отъ меня ты чаешь избѣжать;
Стени! я знаю чѣмъ Монарховъ поражать;
115 Хоть нынѣ казнь твою свирѣпый рокъ отложитъ,
Но душу онъ твою и мысли возтревожитъ;
Спокойства сладкаго не будешь ты вкушать,
Ни брачною себя любовью утѣшать;
Владѣнiе твое во ужасъ превратится,
120 И будешь ближнихъ ты и подданныхъ страшиться;
Ты искреннихъ рабовъ безвинно умертвишь;
Своимъ ты имянемъ вселенну устрашишь;
Вельможи и народъ тебя возненавидятъ,
Тираномъ нарекутъ, въ тебѣ врага увидятъ;
125 Ты сына умертвишь!… Ударилъ паки громъ,
Сокрылось возстенавъ чудовище по томъ;
Оно въ подземныя пещеры отлетало,
А сердце храбраго Царя возтрепетало;
И мракъ сомнѣнiя по томъ развѣясь въ немъ,
130 Жестокимъ въ точности явилъ его Царемъ,
Целена ввергнула въ подобный страхъ Енея.

Вздохнулъ, и предъ собой увидѣлъ Царь Алея;
Вторичною мечтой приходъ его почелъ,
Онъ окомъ на него разгнѣваннымъ воззрѣлъ.
135 Алей задумчивъ былъ и рубищемъ одѣянъ,
По всѣмъ его чертамъ печаль какъ мракъ разсѣянъ;
Онъ слезы лилъ предъ нимъ, и Царь къ нему вѣщалъ:
Еще ли мало ты покой мой возмущалъ?
Предатель трепещи! теперь одни мы въ полѣ;
140 Бѣги, не умножай моей печали болѣ….
Ко Царскимъ въ трепетѣ Алей упалъ ногамъ,
И рекъ: не причисляй меня къ твоимъ врагамъ;
Благочестивыхъ я не уклонялся правилъ;
Былъ виненъ, но вину теперь мою исправилъ;
145 Однако нужнаго, о Царь! не трать часа,
Который щедрыя даруютъ Небеса,
Отважность иногда печали побѣждаетъ;
Тебя въ густомъ лѣсу пустынникъ ожидаетъ.
Тоскою удрученъ, когда я къ войску шелъ,
150 Онъ мнѣ тебя искать подъ древомъ симъ велѣлъ,
И мнѣ сiе вѣщалъ: Скажи ты Iоанну,
Коль хощетъ онъ достичь ко благу имъ желанну,
Да придетъ онъ ко мнѣ!… Во мракѣ и въ ночи,
Сiяли вкругъ его чела, о Царь! лучи.
155 Въ молчаньи Iоаннъ словамъ пришельца внемлетъ,
И тяжкiй стонъ пустивъ, Алея онъ подъемлетъ,
Тогда вскричалъ, Хощу для войска щастливъ быть;
И болѣе, хощу вину твою забыть:
Я жизнь мою тебѣ, Россiи жизнь вручаю;
160 А естьли вѣренъ ты, я друга получаю;
Довольно мнѣ сего! къ пустыннику пойдемъ,
Но повѣсть мнѣ твою повѣдай между тѣмъ;
Скажи, почто ты стѣнъ Свiяжскихъ удалился?
За чемъ ходилъ къ врагамъ, за чемъ въ Казань сокрылся?
165 И какъ обратно ты явился въ сей странѣ?
Будь искрененъ во всемъ, коль вѣрный другъ ты мнѣ.

Идущiй за Царемъ къ пустыннику лѣсами,
Отвѣтствовалъ Алей такими словесами:
О Царь! повѣдаю тебѣ мою вину;
170 Но стыдъ почувствую, отколѣ ни начну.
Когда не буду я вѣщать чистосердечно,
Да темна нощь сiя меня покроетъ вѣчно!
Да горы на меня кремнистыя падутъ,
И въ сей странѣ меня живаго погребутъ!
175 Сомнѣнья Царскаго Алей въ опроверженье,
Повѣдалъ о своемъ къ Казани приближеньѣ:
Представилъ прелести, Сумбекинъ льстивый взглядъ,
Обманы, хитрости, и шествiе во градъ;
Оно клонилося, вѣщалъ, къ единой цѣли,
180 Дабы оружiя напрасно не гремѣли,
И мира вѣчный храмъ желалъ я отворить,
Ордынцовъ безъ меча Россiи покорить.
Уже вражду мои совѣты потушали,
Но, рекъ онъ, замыслы успѣхамъ помѣшали:
185 Увы! которую сердечно я любилъ,
Я тою жизнь и честь едва не погубилъ.

Въ едину нощь, Алей стоная продолжаетъ;
Меня и мысль о томъ какъ громомъ поражаетъ;
Въ едину нощь, когда къ спокойству я прибѣгъ,
190 Когда на одръ я свой уединенъ возлегъ,
Увидѣлъ предъ собой невольника дрожаща,
Одежду бѣлую въ рукахъ своихъ держаща,
Котору будто бы трудясь наединѣ,
Сумбека, въ знакъ любви, отправила ко мнѣ.
195 Питая на ея усердiе надежду,
Дерзаю облещись во свѣтлую одежду,
Изъ рукъ подателя спѣшу ее извлечь;
Но внемлю страшную невольникову рѣчь:
О Царь! вѣщаетъ онъ, отринь сiе убранство;
200 Я помню и въ моихъ оковахъ Христiянство;
Я нѣкогда твоимъ рабомъ въ Россiи былъ,
Я вѣренъ былъ тебѣ, а ты меня любилъ.
О естьли, Государь! подаркомъ симъ прельстишься,
И имъ покроешься, то жизни ты лишишься.
205 Раба я познаю, и вѣрить не хощу;
Злословiю его свирѣпымъ взоромъ мщу;
Сей рабъ изъ рукъ моихъ одежду вырываетъ,
Онъ ею и главу и тѣло обвиваетъ.
Какой тогда я страхъ и ужась ощутилъ!
210 Невольникъ палъ, взревѣлъ, и духъ свой изпустилъ!
Велико для меня такое увѣренье;
Но могъ ли я имѣть къ Сумбекѣ подозрѣнье?
Весь дворъ позналъ о сей опасности моей;
Тогда вбѣжалъ ко мнѣ мой вѣрный другъ Гирей:
215 Спѣши отсель! спѣши! со трепетомъ вѣщаетъ,
Сагрунъ противъ тебя Казанцовъ возмущаетъ;
Сумбека ищетъ средствъ Алея отравить;
Османъ тебя грозитъ злодѣйски умертвить;
Бѣги отсель! уже Казанска чернь мутится;
220 Моею помощью тебѣ не можно льститься;
Я слабъ противу ихъ, и только то могу,
Что тайно отъ злодѣйствъ Алея собрегу,
Потомъ погибну самъ!… То слово грудь пронзило,
Оно стрѣлѣ меня подобно уязвило;
225 Окамененъ смотрю на друга моего,
И вдругъ въ объятiя кидаюся его,
И вопiю къ нему: Не йду, мой другъ! отсюду;
Пускай я жертвою моихъ злодѣевъ буду!
За что тебѣ страдать? живи! мой другъ, живи!
230 Да злобу утушитъ Казань въ моей крови.