Альфред Хаусмен - Избранные стихотворения

О, когда бы мы с тобой
Были оба моряками,
Вместе плыли б мы весной
За добычею к Панаме.

О, когда бы мы с тобой
Были в армии солдаты, —
Видя, что проигран бой,
Мы ушли бы, как два брата.

Но теперь мы врозь с тобой,
Наша дружба позабыта, —
Пусть пиратствует другой
И спокойно спит убитый.

В Эдеме, Господом любим,
Жил счастливо Адам,
И плод познания над ним
Висел, не тронут, там.

Но как недолог счастья срок,
Адам узнал, когда
Его изгнал могучий Бог
Из рая навсегда.

Так здесь не задержусь и я —
Мне отдыхать невмочь:
В груди болит душа моя
И властно рвется прочь.

Даю по уговору
Не дар, а лишь заём;
Но только кредитора
Не укоряй потом.

Получит смертный то лишь.
Что смертный лишь дает.
Отсрочку ты отмолишь,
Но всё же срок придет.

Хоть смерть нас всех сильнее,
Любовь порой сильна.
Срок времени длиннее,
Но и она длинна.

Не спрашивай, боясь, что я отвечу.
Смолчали все, и мне ответить нечем.
Погибли сотни молча — и забыты.
Не спрашивай, боясь, что я отвечу,

Как тот был слаб, а тот — прочней гранита,
А тот был храбр — как лев, бросался в сечу,
А тот меня любил, — и все убиты.
Не спрашивай, боясь, что я отвечу.

Коль с ночи до прихода дня
Звонят колокола,
То сердце ноет у меня
За все мои дела.

«Страна в потрясенье снова?
Умом повредился мир?
Качнулась земли основа?»
«Довольно трепать мундир».

«В народе ведутся речи,
Чтоб дрогнувший небосвод
Всем миром принять на плечи?»
«Тебе — отдохнуть черед».

«Мы наголову разбиты?
Захватчики нас теснят?
Но мы с ними будем квиты!»
«Оставь петушиться, брат».

Нечистый в безумном танце
Служивого закружил.
И пряжки звенят на ранце
Над холмиками могил.

Тому уж минуло пять лет.
Твердил я: «Бед страшнее нет.
Пора мне путь закончить свой».
Беда пришла. А я — живой.

Я не боюсь. И в этот раз
Не грянул мой урочный час.
Я все страданья соберу, —
Но лишь от старости умру.

Укрыв пустою синевой
Бездушный мир, где бед — с лихвой,
Творила Господа рука
Мощь и надежность на века.

Удар — и раскололась сталь.
Базальт прочнейший пылью стал.
Алмаз застыл в сияньи… Вдруг —
Сто тысяч искр летят вокруг.

Где он, последний наш оплот?
Что держит нас и чем живёт
Наш мир в движении его?
Лишь сердце. Больше ничего.

Что за грешника младого там в наручниках ведут?
В чем таком он провинился, что кругом его клянут?
Отчего по виду скорбен он едва ли не до слез?
Знать, ему свободы стоил небывалый цвет волос.

Оскорбителен природе человека — сей окрас,
За него во время оно вздернуть следовало враз;
Впрочем, виселицу вряд ли стоит принимать всерьез, —
Вот содрать с него бы кожу за ужасный цвет волос.

В поведеньи его воля чрезвычайная видна —
Красить голову украдкой в невозможные тона;
Но ведут его без шляпы, чтобы громко произнес
Приговор судья суровый за отвратный цвет волос.

Осужден топчак давить он, иль трепать канат морской,
Иль долбить в Портленде камень что в мороз,
что в лютый зной, А в коротких промежутках может этот камнетес
Возводить хулу на Бога за несчастный цвет волос.

В загашнике года было
Немало холодных дней.
Звонили в церквях уныло,
И делалось всё темней.

В Господне жилище даже
Назойливый мрак пролез,
Здесь — матовые витражи
И фресок дремучий лес.

Пыталось глухое эхо
До самых стропил взлететь:
Рыданья и взрывы смеха…
А кто-то пытался петь.

Во множестве те здесь были,
Кого называть нельзя.
Их лица как воск оплыли,
В огне вековом сквозя.

Короны, тиары, митры
Сияли на головах.
Но белым с одной палитры
Все лица раскрасил страх.