Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Гречеха только лишь успел сказать «дичины»,
Асессор тотчас же пробормотал: «Девчины».
Кругом раздался смех и крики «браво, браво!»,
Как видно, рассуждал оратор очень здраво!
Одни, развеселясь, воскликнули: «Дичины»,
Другие тотчас же отозвались: «Девчины».
— «Соседки», — прошептал Нотариус. «Кокетки», —
Асессор подхватил, смяв уголок салфетки.

Гречеха между тем далек был от упреков
И оценить не мог улыбок и намеков,
Услышав выкрики, а с ними взрывы смеха,
Задумал насмешить все общество Гречеха.
И так заговорил, налив бенедиктина:

«Напрасно я ищу глазами бернардина,
Чтоб рассказать ему за нашим пиром славным
О метком выстреле, сегодняшнему равном.
Гервазий говорил, что он стрелка такого
Знавал лишь одного, и не было другого,
Но я другого знал. Был на облаве случай,
Двоих охотник спас от смерти неминучей!
Отменнейших стрелков: Денасова, Рейтана, —
Ушли они тогда от гибели нежданно!
Не позавидовав спасителю, магнаты
Кричали в честь его трикратные виваты —
И за столом стрелка вдвоем благодарили,
Кабаньей шкурою, деньгами одарили.
Я очевидцем был и нынче, как нарочно,
Пришлось мне увидать такой же выстрел точно,
Как тот, который спас магнатов именитых,
Отменнейших стрелков, доныне незабытых!»

Судья отозвался, вином наполнив чаши:
«Я пью и за ксендза и за здоровье ваше!
Хоть одарить ксендза деньгами я не смею,
Но порох оплатить с лихвой ему сумею!
Для бернардина я не пожалею туши,
Пусть кормит года два монашеские души!
Но шкуры не отдам, а если мне в продаже
Откажет добрый ксендз, прибегну к силе даже —
Десяток соболей за шкуру дам и боле,
Распорядиться ей хочу своею волей!
Во-первых, честь ксендзу, охотникам на горе,
А кто за ним идет, рассудит Подкоморий
И шкурой наградит достойного, панове!»

Пан Подкоморий тут в раздумье сдвинул брови.
И зашумели все, хвалясь друг перед другом,
И каждый требовал оценки по заслугам
Уменья своего, проявленной отваги.
Юрист с Асессором опять скрестили шпаги:
Один превозносил за меткость Сангушовку,
Другой нахваливал свою Сагаласовку.

«Ты прав, соседушка! — промолвил Подкоморий. —
Во-первых, — честь ксендзу, охотникам на горе,
Кого ж назвать за ним, я сам не знаю, други,
У каждого из вас немалые заслуги.
Все мужеством равны! И все ж из молодежи
Сегодня на двоих нам указал перст божий.
Двоих чуть не задрал Топтыгин на облаве, —
Граф и Тадеуш, вы владеть добычей вправе.
Тадеуш юн еще и сам, по доброй воле,
Как родственник Судьи, откажется от доли.
Трофей получит Граф и, как велит обычай,
Украсит кабинет охотничьей добычей.
Добыча — памятка сегодняшней забавы,
Триумф охотника, залог грядущей славы!»

Оратор замолчал, он думал сделать лучше.
Но Граф был сам не свой, сидел он туча тучей.
При слове «кабинет» он глянул в изумленье
И сразу увидал все головы оленьи,
Ветвистые рога, как будто лес лавровый,
Взращенный для сынов, — наследие отцово.
Портреты предков здесь под сводами висели,
Заветный Козерог, блестевший еле-еле.
Былого голоса — они всего дороже!
От грез очнулся Граф. В гостях он, у кого же?
Наследник Стольника, он гость в своих хоромах
С врагами за столом! Какой ужасный промах!
А пылкой ревности язвительное жало
Обиду горькую еще усугубляло.

С усмешкой Граф сказал: «Мой скромный домик тесен,
Нет места годного, и слишком дар чудесен!
Пусть лучше подождет медведь среди сохатых,
Пока не поселюсь я в родовых палатах!»

Смекнув, к чему он вел такую речь в задоре,
По табакерке тут пощелкал Подкоморий:

«Достойна похвалы заботливость соседа,
Не забывает он о деле для обеда,
Не так, как сверстники, — отъявленные моты,
Транжирить денежки — им нет другой заботы.
Хочу согласием закончить суд, но дело
В усадебной земле. Решим его умело;
Придется за нее полями откупиться». —
На объяснения привык он не скупиться
И начал излагать особенности плана.
Но изложение нарушил шум нежданно:
Кто, палец вытянув, указывал на что-то,
Кто повернулся вдруг, склонясь вполоборота,
Другие головы нагнули, брови хмуря,
Колосья спелые так пригибает буря.
Все смотрят в угол,
там Горешко на портрете
И двери темные. Раскрылись двери эти,
И показался в них какой-то призрак старый,
Он двинулся вперед, высокий, сухопарый.
Гервазий! Кто еще такой же длинноногий
И у кого еще на куртке Козероги?
Он шел, прямой, как столб, с усмешкою кривою,
Суровый и немой, качая головою,
В руке огромный ключ — подобие кинжала,
Вот растворил он шкаф, пружина завизжала.
Там в двух углах сеней, где высились колонны,
Куранты старые в шкафах дремали сонно,
С природой не в ладу старинные чудила
Показывали день, когда за полночь било.
Исправить механизм Гервазий был не в силах,
Однако всякий раз исправно заводил их,
Крутил их каждый день уже в теченье года,
И вот как раз теперь пришла пора завода.
Покуда излагал пан Подкоморий планы,
Он гирю потянул, и встрепенулись паны,
Услыша ржавый скрип и скрежет да гуденье, —
Пан Подкоморий сам закончил рассужденье:
«Работу спешную ты б отложил, любезный!»
Хотел он продолжать, но было бесполезно:
Другую гирю тут старик рванул с разгона.
Снегирь, что на часах сидел непринужденно,
Захлопал крыльями и как зальется свистом!
Да жаль! Охрип снегирь, а был он голосистым.
Сбивался и пищал, совсем заврался вскоре.
Под общий смех прервал доклад свой Подкоморий.
«Эй, Ключник, — крикнул он, — уймись ты, старый филин,
И клюв побереги, пока он не отпилен!»