Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга - Стихотворения

Господу душу свою доверь,
единому в лицах трех.
Снова, скрипя, отворяется дверь
в бред молодых дурех.
Господу душу свою доверь,
единому в лицах трех.

В чахлых садах не осенний вихрь,
в чахлых садах весна.
Муть и затменье в словах твоих,
сила их не ясна.
В чахлых садах не осенний вихрь,
в чахлых садах весна.

Вновь по заплеванным мостовым,
по тротуарам вброд.
Дождики ластятся к постовым,
льнет к витринам народ.
Вновь по заплеванным мостовым,
по тротуарам вброд.

Город, зачем мне твое лицо?
Разве песнь моя лебезит?
Вьется бульварное, вьется кольцо,
город – монофизит.
Город, зачем мне твое лицо?
Разве песнь моя лебезит?

Есть удивительные года,
удивительные тома.
Вслед за зимой приходит зима,
а не весна сама.
Есть удивительные года,
удивительные тома.

Боль – это если более ста
прожито долгих лет.
Это немые стигматы Христа,
это антенна слепого креста,
это причастье, а чаша пуста,
пламени черный свет.
Боль – это если не менее ста
прожито страдных лет.

Господу душу свою доверь,
просто – вверь навсегда.
Куда бы ни отворялась дверь,
в забвенье иль в никуда.
Господу душу свою доверь,
Он подобреет тогда…

Будь ты велик или мелок,
иль неуклюж, как медведь:
право, не хватит жалелок
всех угнетенных жалеть!
Всех, кто отвержен, заброшен,
втоптан в дорожную грязь…
Будь стихотворцем хорошим,
с Вечностью выйдя на связь!

Кто там иудит, пилатит,
кесарит, калигулит?
Право, силенок не хватит…
Впрочем, душа не велит
в рифмы рядить рассыпные
слов благородную стать…
Что же, велят нам иные
жалобам пошлым внимать!

Ветер, что кличешь и веешь
в гуще растительных вех?
Может, и впрямь ты жалеешь
жизнью отверженных всех?

Я сложил бы поэму о пасмурном этом рассвете,
проплывающем хмарью над сизыми ребрами крыш,
и о доме высотном, капличкой упершимся в ветер,
о слепом путешествии сердца, – зачем же ты, сердце, не спишь?!

Нынче пусто на улицах – только юная зелень полощется
на еще не окрепшем, некондиционном ветру, –
час котов отшумел, и еще не примчались молошницы,
и кресты телевизоров дремлют над сотнями труб.

Только птицы щебечут, – но я б не назвал это щебетом,
эти звонкие скрипы, коль может скрипенье звенеть,
это милое чавканье где-то в нахмуренном небе там,
отголосок пространства, земле приказавшего петь!

Дай мне, сердце, идти по дорогам ночей и бессонниц,
дай мне жить и дышать, – ничего от тебя не таю, –
чтоб двойник разглядел – до последних ее волоконец –
беспокойную душу, тревожную душу мою!

Если мост над рекой изогнулся дугой,
если хочется взмыть в высоту,
подожди, дай покой, сердцу дай, дорогой,
и постой на полночном мосту.

Этот мост в полный рост от погоста до звезд,
много верст нам пройти предстоит,
этот мост в вышину, этот пост в тишину,
солью звезд он, как оспой, изрыт.

Если люди пройдут по такому мосту,
не прогнется тот мост нипочем;
если духи пройдут по такому мосту,
он к воде прислонится плечом.

Если смерть суждена и гнетет тишина,
если полночь как горе тверда,
если ночь до краев чуждой болью полна,
под мостом не всплеснется вода.

Но когда, отрывая пучину корост,
опрокинешься ты над водой,
закачается мост, заколеблется мост,
заколышется мост молодой.

Разве слова развеселые
смогут развеять печаль?
Снова стою у костела я,
сального словно свеча.

Что ж, обращусь и в католика,
веру былую кляня,
если хоть малая толика
слез не падет на меня.

Полночь увечная спятила,
спит за костелом погост,
кротко взирает с распятия
окровавленный Христос.

В кожу впиваются терния,
взор страстотерпца погас…
Нет испытаний безмернее
тех, что свалились на нас.

Скрыться от гибели где ж еще
тем, кто утих и устал?
Вот и ищу я убежища
даже под сенью креста.