Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга - Стихотворения

– Зачем мы на свете живем?
– Наверное, чтобы глядеть,
как яркое солнце зари
восходит в лазури над нами,
как прямо в глаза бытию
смеется закатная медь,
как прямо в закатную медь
ложится холодное пламя.

Солнцеликое, ты лучей не прячь,
не прикидывайся лучиною!
В пиджачке нараспашку выходит грач
поразмять сочлененья грачиные.

И жемчужного цвета рубаха на нем,
свежевыстиранная, топорщится,
и леггорнов гребни горят огнем,
и лепечет сорока-спорщица.

Рыжий щебень бит да кирпич негож
под распахнутой снежной шубою:
переулок наш до чего похож
на гребенку щербатозубую!

Порастеряны нынче мои слова,
не настигну нужного слова я,
а в проемах пустых кипит синева,
синева, синева шелковая.

То синей становится, то рыжей,
то мутясь, то прозрачней прозрачного
отражается в окнах всех этажей
от подвального до чердачного.

Это березень – в бирюзе, в серебре
и на лужах лазурной заплатою.
А над городом – на Холодной Горе
громоздится церковь пузатая.

И такая на всем лежит благодать —
даже церковь глядит скворешнею! —
что года зимы я готов отдать
за вот эти недели вешние!

За вот эту боль, за вот эту грусть,
за вот этот осколок холода,
за вот эту смешную, пустую пусть,
за вот эту земную молодость!

Ясноликое, ты лучей не прячь,
ты гордись облаков отарою:
пусть с рассветным солнцем играет в мяч
Озарянская церковь старая!

Это пагубный дурман,
дух мятежный и влюбленный,
это мартовский туман,
от луны – светло-зеленый!
Это тяга берегов
дальних – слиться воедино,
это мартовских снегов
одряхлевшая лавина!
Битва стужи и тепла,
огнь сквозь снежную порфиру, –
запотевшего стекла
слезы, видимые миру!
В эту бестолочь тоски
ты вступил, отлично зная,
как, тревогам вопреки,
тяга действует земная!
Как печаль разлук и встреч
утоляет все обиды
и кого на что обречь
могут мартовские иды.

Дорожи весенними приметами,
дорожи сугробами примятыми,
ветками по-вешнему пригретыми,
но еще по-прежнему мохнатыми.
Наши весны обменялись опытом,
первыми негромкими звучаньями,
первых струй первоначальным рокотом,
первыми ручьями изначальными.
Как по многоуличному городу
разгулялись важные да вьюжные,
а потом в сосулечную бороду
нехотя вплетались ветры южные.
Пролетали голубыми тропами,
тополей пирамидальных купами,
этот прилетел из Симферополя,
этот прилетел из Мариуполя.
Покивали им верхушки острые,
острые верхушки кипарисные
где-то на полынном полуострове,
в Севастополе у Графской Пристани.
Зажурчали в солнечных проталинах
струйки, поначалу еле видные,
каменщики встали на развалинах,
мастерки сжимая сердцевидные.
Разбухали зерна полновесные,
молодой земли во чреве сущие,
щебетали ласточки чудесные,
на своих крылах весну несущие.
И пробившиеся сквозь расселины
купы, разделенные яругами,
на святую верность вербной зелени
присягнули листьями упругими.

Март – это месяц бога Ареса,
александрийские вирши Расина.
Березень – это речка Оресса,
это Россия.

Эти вот рощи, эти дубравы,
терем сосновый.
Это отчизна слова и славы,
славы и слова.

Это на травах, кровью омытых,
туша оленья.
Березень, березень – весь в аксамитах
берег забвенья!

Ежели ты не родился в сорочке,
жребий свой вытянь!
Березень, березень – пухлые почки,
цветень и квитень.

Это лепечут липы и клены,
бук остролистый.
Березень, березень – берег зеленый,
тихая пристань.

Вот мои очи – в тесных орбитах
недоуменья.
Березень, березень – весь в аксамитах
берег прозренья!

Золотокрылая гроза,
гроза, которую искали,
и молнии по вертикали,
и семицветные глаза
нежданных радуг. Сабель в буче.
Лучей над крышами Москвы.
Единство зноя и травы,
и ветер ясности летучей.
Золотокрылая гроза,
гроза у наших тусклых стекол:
по тротуарам дождь процокал
тоской козырного туза!