Наталья Загвоздина - Дневник

Как тоска сердцевины тесна
и когда тишина. Ни причины,
ни исхода. Ну разве «починят»
ненадолго и «видно, весна…» —
скажут вслух… Не сегодня, не в марте:
в тишине звук тревоги слышней…
Будто кто-то по жёсткой лыжне
пробегает, запутавшись в карте…

…Там опять гиацинты и цвет
гиацинтовый снова в сезоне…
За букетик – «мерси» да и цент:
жизнь далёкая кажется зноем…

Из-под снега (видала вчера)
и на родине клювом упругим
вылезают такие, что рад
наблюдатель, упрятавший руки

в рукавицы… Российский сумбур
снега с солнцем, подснежников на день
неурочный… Здесь сказки б суму —
на плечо… Да оттаивать – надо.

Ещё не вставши в рост с весенним гондольером,
тащу привычный груз по тусклым мостовым
и знаю – есть вперёд, направо и налево,
назад не отступить по тропам постовым

ни здесь, ни далеко, в Венеции «хрустальной»
(мечта, прохлада, взгляд, с смещением до дна).
Иду своей землёй, неся свою усталость,
не думая – зачем Венеция дана.

Солнце – в спину. А если б в лицо!
Я б ему и не то рассказала…
Март то ждёт, то трусит беглецом,
или, может быть, разно казалось

только мне, с потемневшим лицом,
освещенным неполно, в полтона
(день – с горячностью, столько ж с ленцой),
что в затменьи замрёт и потонет…

Свете! Свет! Проливайся сквозь тлен
глубоко, в сердцевину биенья,
чтобы жить, восходя и болея,
в этом старом печальном котле…

Мотылёк фиалки пармской
вспоминаю, слыша голос,
перевитый нежным ветром,
приходящим из-под сердца…

В повивальных дебрях парка
поселился вольный голубь —
перелистывает ветви,
и поди на то посетуй…

Узнаю его по цвету
лепестка, качанью ночи
на мелодии, открытой
уху сфер, вниманью неба…

И иду по белу свету,
где ещё не чают ноги
передышки… А отрывок
голубой – не быль, а небыль…

А голубь, застрявший крылом,
не волен.
В силках, в этом поле кривом —
не воин.

Я с птицей другой поведу разговор
в полёте.
А как упаду с высоты роковой —
поймёте.

Бретонец – монолит, впадающий в стихию
воды, теченья, бурь и тяжбы «о своём»…
Уехавший в Бретань «искать», писать стихи и
ответствовать тому – погибнет иль споёт,

пройдя береговой изрезанной породой,
какую Бог поднял, под ноги положив
свидетелю, творцу, не ездоку по роли,
но делателю, чей настойчивый нажим

к лицу твердыне… О, непраздное слиянье!
Скользит пришелец, чуть ботинки истоптав…
Вскипает океан. За горизонт селяне
заглядывают. Звёзд непойманных – сто птах!

Бретонец – твердь. Другой материал.
Чьи корни в камне, листья – на ветру.
Но связки коренной не потерял
потомок отдалённый… Матерям —
напутствие на верность и на труд.

Бретонского устоя груб помол.
Но соль крепка. Разбавленное – ложь,
какою ни заправить, ни помочь.
Вскипает океан, впадая в ночь,
и требует у вечности залог.

Незваный чужестранец, ты что сор
в глазу аборигена. Ветер, вынь!
Где войско звёзд несёт ночной дозор —
посторонись, и времени дозволь
снимать ярмо с тугих бретонских вый.

Где ящерица прячется под спуд
и чайка прилетает к водопою,
недолго под фиалкою посплю,
нетоптаною, и едва ль дополню
глубокое, невидимое дню,
что тайно под землёй и кипарисом

покоится… Но долго-долго длю
присутствие и убегаю с риском
не вспрыгнуть на корабль…

О, жизнь до дна!
Ты как приют на острове дана.

Цвет лагуны, как кожа зверька,
переменчив и древен. Палладьо
умножает небесное. Свет
правит местом. Венеции круг.

Золотое – по кругу, в верхах,
в сочетании. С солнцем поладят
голубое, зелёное. Сверх
побегут огоньки из-под рук…