Наталья Загвоздина - Дневник

Спаситель входит. Где слабеет плоть,
Дух дышит непрерывно…
Потому —
споткнусь и встану, но не потону.

…Среда, Четверг и – Пятница. Покой.
Успение. По кругу Плащаница
в руках пронесена. Предательств и погонь
возгласы замолчали площадные —
толпа овец теснится к тишине…
Не ведает, что смерти больше нет.

Мировой бесприют у Горы,
даже яблочку негде упасть.
Кто возьмётся кого укорить?
У Горы мировая напасть

подвигается. Помнится шум,
точно в Горнице… Сонм языков
с этой ночи под сердцем ношу.
Этой ночью хожу высоко.

У Голгофы, худая овца,
прижимаюсь к подстилке худой.
На глазах Плащаница Отца
возлежит – мировая Юдоль.

На рассвете кончается ночь.
Всё в движении. Близится свет.
Восстаём. Чаща рук. Чуя ног
отреченье, под пламенем – все!

…Ещё занозу вынуть и залить
зелёнкой ранку, если нету – йодом.
А если нету – лекаря зови!
А если не поможет ни на йоту —

терпи своё. Зализывай в углу
неправедно полученные раны:
ты слеп, соперник верный глух,
и, кажется, сходиться было рано?!

О, поединок с тенью, не на равных…

Музыка правит ветром и водой
стремится завладеть.
Венеция, Вивальди и Ватто —
что кистью по воде…

А там любовь, сраженье, карнавал
и время – там и тут…
Меж будущим и прошлым жернова
с наличностью… Идут

секунды, перетёртые в песок
(просыпался – прошло).
Блажен, кто и послушен, и пасом,
и ведает про что.

Красно яичко к празднику. Возглас
«Воскресе!». Понеслось! Пылают свечи.
Под куполом вселенная зажглась.
Душа горит вместить пасхальный вечер.

Полночная заутреня. Христос
Воскресе! Отодвинут камень Гроба.

Где праотцы выходят из утробы,
Бессмертное вмещается не робко
и смертному указывает – «Стой!»

Пересечь не красно землю,
а просеять по комочку.
Припадать напрасно к зелью —
пить водицу, пока можешь.

О, наездник ненасытный!
Истоптал копытом пашню.
Необузданною снытью
заросла на поле память.

Поиссохли вод истоки,
замурованы колодцы…

Только жажда да колоды
не сносимые – итогом.

«Завоёвывая» – платишь.
Не измерены потери.
Не слезою чистой плачешь,
а окрашенной по теме.

Оглянуться нету мочи —
высота за высотою
там сданы. Движенье, морща
наши лбы, зависнув, тонет…

Гладь лица сминая, время
утекло. На дне, что было.
Залегли добро и бремя.
Из того – что есть добыто.

Миновал последний праздник,
зачехлён багаж оркестра.
За окошком птичка дразнит,
распускается окрестность…

Даже голоса попытка
сердцу ветхому не в помощь,
что гуляет не по пыльной
стороне, сторон не помня.

Волки сыты, овцы целы
лишь в Раю, откуда изгнан
ветхий праотец. И цены
не меняются. Таинствен
жизни ход. Они всё те же —
правда, ложь, забвенье, верность.

Кто-то сытостью утешен.
Охраняем кто-то сверху.

Попробовать русской весны,
на древнем наречье отведав
пред этим… Качая весы,
но не прибавляя к ответу —

откуда мы вышли, куда
идём, где конец и начало?
Оплакивать и ликовать…
Стареть, до упора, ночами.

Мёрзнут пальцы. Свирепствует май,
захватив в одиночку цветенье.
Уйма света и зелени тьма,
от смешения зыбкие тени.

Мёрзнут руки. Приметы в ходу —
что за чем и когда холодает…
На застывшие пальцы подуй,
подыши и, быть может, оттает…

Между нами не сложишь примет —
что когда… Но душа это знает.
Май в расцвете, и нам не пример…
Я замёрзла, где самая злая.