Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

...А ведь и здесь бывает свет и солнце бегает по снегу...
И бегают ему вослед, с румянцем, непоседы.

Ему подставить норовят, кто как горазд, побольше,
но зимний вечер вороват и прячется в подоле

у ночи... Наступает ночь. Кто спит, а кто бессонен...
И где-то наступает ноль... явившийся... без слова.

Оно – вернётся – и без нас, и с будущими нами...
И станет видно небеса со всеми Именами.

За оконною чащей лесов
кристаллических тварная поросль.
Знать, уже наготове засов,
разделяющий намертво порознь...

За окошком курится дымок,
заблудившийся, точно в трёх соснах.
В самый раз собираться домой
до того, как в зимовье не сослан...

Снова белка вот-вот принесёт
мне на счастье в скорлупке орешек,
где и творчество, и ремесло
прорастут, может статься... Не грешен

не живущий. Смотря за окно,
вижу сумерки. Свет на исходе.
С этим светом ещё заодно
мы вращаемся... Царствует холод.

Вскочив верхом, пришпоривает (дух
захватывает, всем посторониться!)
и, двери открывая на ходу,
выстуживая, кружит по страницам...

Закроемся от холода, от не...
Забьёмся в дрожь, но выпрямимся к лету,
где шёлковые весточки одне
и выпущено певчее из клеток

российской непогоды... В холода
припомним рай, оставленный и нами,
и сядем у порога голодать
Отцовского, как дети, снова наги.

По Островскому снежно. В Пыжах
Критский Голос. И торжища посвист.
Побирушка, одёжку поджав,
собирает по крошечке постной...

Ноги мёрзнут. Сердечный пожар.

Где-то здесь Александр Николаич
проходил... И какой-то «герой»
подавал голытьбе на калачик...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оттого – ни двора, ни кола ведь...

Новый возраст. Кресты да пороша.
Что не с ними – с другого порога.

Лишь бы сердце – для плача – порожне
оставалось. Канона дорога.

Мы были одни. Без начала
шёл снег, занося навсегда...
Деревья с кривыми плечами,
печальные дали... Качались,
как призраки, птицы в снегах.
В такой-то глуши – и не сгинуть...
До города, видно, сто дней...
Под снежными сводами скиний
счёт времени разве навскидку...
То кажется – близко. То нет.

Но время диктует пожёстче.
В нём жизнь разошлась по счетам.
Из мягкого лона к погосту —
пронзит и без снега до кости...
Ему снегопад – не чета.

Метель сровняла всё. Внутри тепло и тихо.
Сидеть молчком и ждать, что сбудется, что нет...
Что вовсе занесло, уже не воплотится,
но что-то наяву увидится точней.

Когда яснеет взгляд, живёшь прямей и проще.
Москва, совсем как встарь, по грудь погружена
в сугробы... Третий Рим не позабыт, не брошен,
и русская пурга ещё покружит нас...

Не выйти б из снегов, очистивших от порчи!
Но где-то метроном отмеривает ход...
Пусть будет каждый взгляд очищен и разборчив,
и город не падёт, как пал Иерихон.

Пока трубит метель, готовь ему подмогу.
Молчит вся Божья тварь, попрятавшись в снега,
внесённые сюда... Бумага чуть подмокла.
И мёрзнут пальцы рук, укрывшихся слегка...

Без ропота закрыть глаза – и так остаться.
Зелёный с синим – и – жемчужная щека.
Прозрачная волна, волна мазка густая.
И в раковине звук скрипичного щипка...

Заглядывая за – в себя – взираешь молча,
быть может, раньше нас познавшая сейчас,
состарившихся и... И не имевших мочи
глядеть, как далеко глядишь, не осерчав

на время и его движение по руслу,
на каждый поворот, где скудный, где с лихвой, —
заглядываешь вглубь, как водится, по-русски,
о, зрячая душа, смотрящая слепой!

Не знать – это горб или крылья,
то падать под тяжестью, то
парить в поднебесье открытом
и даже на небе чуток...

Но больно растёт то и это,
а вместе больнее ещё —
нарост затаившейся Этной
грозит, закрывает плащом,