Лидия Червинская - Невидимая птица

Откуда же взять нам такое смиренье,
в котором бы не было больно и тесно
еще не отжившим сердцам?

Мы все уцелели случайно, чудесно…
Грусть мира зачем-то поручена нам —
и этому нет объясненья.

По линии меридиана,
при входе в Люксембургский сад
скамейка у ствола каштана.
Здесь столько лет тому назад…

Так начинаются сказанья,
так зарождаются стихи…
Так – искупив свои грехи –
мы не меняемся ни в чем.
Ты слушаешь мое признанье
и вспоминаешь о своем.

По улице вдоль Люксембургского сада
мы долго бродили, встречая рассвет.
Казалась прозрачной и хрупкой ограда.
Казалось, что большего счастья не надо –
казалось, что горя возвышенней нет.

Все те же упреки, такие же просьбы –
кого и чему научила любовь?
Едва ли придется, но если пришлось бы,
удел незавидный я выберу вновь,
предпочитая удаче любой
надежду на встречу – и гибель – с тобой.

Для нас Свобода – свет и облака
на переменчивом парижском небе,
и в отрешенности знакомая тоска
о деле общем, о насущном хлебе.
Свобода. Елисейские поля.
На майском солнце распустились флаги…
Но сердце – как осенняя земля,
уже не впитывающая влаги,
и слезы льются сами, поневоле…

Идут войска в победном ореоле.
Все движется, сверкает и стучит
огромной цепью стали и железа…
А в воздухе по-новому звучит,
свободой и прощаньем Марсельеза.
Для нас, затерянных в толпе густой
героев фронта, тыла и изгнанья,
для нас Свобода — людный мир пустой
и одинокий подвиг созерцанья.

Это было в памятном июне
в девятьсот сороковом году.
Светлой ночью – было полнолунье –
поезд обстреляли на ходу.

Раздавались возгласы и стоны
в словно обновленной тишине,
и лежали мертвые вагоны,
как тела убитых, на спине.
С легким треском рассыпались пули,
мирно, как кузнечики в траве.

Страх совсем исчез – не потому ли,
что в опустошенной голове
промелькнула мысль, как предсказанье:
сразу умереть не всем дано,
мне с тобою суждено свиданье,
долгое терпенье суждено…

Это было страшной ночью, летом.
Путь был залит ярким лунным светом.
Люди, лошади, орудья притаились
на пригорке в маленьком лесу…

Жизнь проходит. Предсказанья сбылись.
Я воспоминание об этом
бережно до гроба донесу.

Благодарю тебя. Случайный твой ответ
мне кажется незаменимо нужным.
Пусть он правдив, как смерть, неумолим, как свет
над горизонтом дальним, летним, южным –
в нем сила нерастраченной мечты.

Благодарю за то, о чем не помнишь ты:
прощанье в полном мраке города пустого,
сирены с моря, как призыв к мольбе…
Я не люблю тебя, как любишь ты другого,
но постоянно помню о тебе,
кого бы ни случалось мне любить.

Благодарю за то, что мне дано хранить
воспоминание о вере в совершенство…
И, может быть, за то, что так благодарить
такое униженье и блаженство.

Нет, не люби меня. Здесь говорит со мною
преображенный юною луною
знакомый берег юга.
Я слушаю его как опытного друга.

И не жалей меня – все очищает пламя.
Горит Европа с четырех концов.
А там, в морском тумане бьется знамя
над крепостью британских островов.

И не пиши мне. Я не жду ответа.
Со мной навеки – мир или война –
вся нелюбовь твоя…
Она сильнее света,
светлее грусти, и грустнее сна.

Внимая ужасам войны…
Но здесь не слышно шума боя.
Лежит ковром густая хвоя –
мир провансальской тишины
и зачарованного зноя.
Мир летних будничных забот…

Но сердце слышит. Сердце ждет.
К чему обо стремится снова,
к какой борьбе опять готово,
о чем тоскует по ночам,
внимая ужасам и снам?

Век Неизвестного Солдата,
кто смел предать твою печаль?
Кто мог поверить, что не жаль
всех уходящих без возврата…