Лидия Червинская - Невидимая птица

В зловещей яркости заката
уже мерещится мистраль.

Как от гадалки предсказаний,
все вы хотите от меня
ошеломляющих признаний…
Но то, как жизнь учила нас,
из года в год, день ото дня,
неутомимо каждый час –
не перескажешь все равно.

Да, было: узкая кровать
и за решеткою окно
(высокое – нельзя достать).
На крыше голуби слышны…
Зачем летят они сюда
подслушивать, тревожить сны
всех осужденных до суда?

А женский голос за стеной
поет свободно, без стыда,
о том, что сделала со мной,
о том, что сделала с другими
(навеки, до конца чужими)
неумолимая мечта…

Не важно – эта или та .

Огнем холодным, синеватым
горели люстры фонарей
на площади. А у дверей
посольства, с видом виноватым,
толпа взволнованно молчала.
Все ждали чуда в эту ночь,
хоть знали с самого начала,
что поздно, что нельзя помочь.
И что им в том, что осудили
чужих людей, в чужой стране…

В необъяснимой тишине
разъехались автомобили
полиции. Приотворилась
внезапно дверь и вновь закрылась.
И по толпе в одно мгновенье
как током пробежала дрожь
сочувствия и возмущенья…

Пусть в каждом лозунге есть ложь,
но нет и правды без пристрастья.
Где вера есть – она слепа.

На бальной площади Согласья
в холодном свете фонарей
казалась жалкою толпа
идущих по домам людей.

В сумерках я просыпаюсь с привычною
неумолимой тоской по тебе…
Небо проходит над крышей фабричною,
туча огромною куклой тряпичною
словно застряла в трубе.

Снова страницы вечерней газеты…

Кончилась в Индокитае война,
падает золото – слитки, монеты,
мужа убила в припадке жена,
скоро появится новая мода,
месяц продлится плохая погода…

Длится, продлится – а счастья все нет.

Ночь, неизбежная ночь надвигается.
В окнах фабричных уже зажигается
синий, больничный, волнующий свет.
Нужно терпение. Было терпение…
Кто говорит, что не сходят с ума с горя?
Ведь завтра опять воскресение,
значит, и завтра не будет письма.

Лишь мысль об одном постоянна
на фоне расплывчатых дум.
Далекий, как шум океана,
доносится улицы шум…
Раскаты внезапного грома
откуда-то издалека.
Над крышей соседнего дома
светлеют уже облака…

Июльская ночь коротка.

Июльская ночь бесконечна,
не спится, и думаю я –
измена твоя глубоко человечна,
но как ограниченна, пусть высока,
суровая верность моя.

Я привыкаю к безразличью скуки –
не задевает то, что видит глаз.
Но почему-то запахи и звуки,
как в юности, тревожат каждый раз.

Мотив знакомый ранит на лету.
Доносит ветер запах лип в цвету –
и сердце бьется снова…
бьется слепо
и яростно – как пойманное в сеть.

Вся жизнь прошла в хмелю…
Нелепо
мечтать о том, чтоб трезво умереть.

Сверкает, как стекло, вода потока,
белеют лилии на берегу…
Вся мудрость и поэзия Востока
не скажут мне: кто у кого в долгу –
жизнь у меня, я у нее… На что же
мне эти аллегории нужны?

В них все на декорацию похоже,
тушь неба ночью, серебро луны…
Не отзовется на болезнь, на старость
(слабеет зрение, дрожит рука),
на горечь, одиночество, усталость –
свист соловья и шепот тростника.

Я сохраняю в письменном столе
открытки с маркой, подписью, приветом,
с напоминанием о счастье, о тепле –
от тех, кто уезжает летом.
Смотрю на пляжи, на вершины гор,
на памятники, площади, собор…

А в обрамленье узкого окна
от непогоды полинялый вид:
платаны, виадук, метро, стена
Есть где-то Ницца, где-то есть Мадрид,
Италия, Америки, Китай…
Всю жизнь мечтали – и теперь мечтай.