Лидия Червинская - Невидимая птица

Как в одиночной камере рассвет,
под утро будит страшная тревога.
Чего бояться, если ада нет?
Не может ада быть по воле Бога.

И если мир любить – прекрасный, грешный, –
разлука с ним всё может искупить.
Я думаю ещё – уже теряя нить, –
что утешает только безутешный,
и лишь сомненье может убедить.

Темный август. Солнца нет следа.
И тоска, как небо, без просвета.
Длинные уходят поезда
в поисках обещанного лета.
Груды листьев на сырой панели
словно пестрый сброшенный наряд.
А прохожего случайный взгляд
больно отзывается в груди…

Лета не было — как жизни. Неужели
даже увяданье позади…

Выдумка это моя или быль?
Правда все та же: одна и во всем.
Был ли он, тот недостроенный дом
на берегу океана?
Низкое небо, соленая пыль
легким дождем из тумана.

Выдумка это моя или сон?
Каждый из нас был в кого-то влюблен,
каждый упрямо мечтал о своем
и тосковал безнадежно…
Ссорились мы. Целовались потом
как-то по-детски небрежно.

Кладбище за невысокой стеной,
где не хоронят давно.
Плиты покрылись травой и камнями.
Борется ветер с ночной тишиной,
не нарушаемой нами.

Если б мы знали, как близок твой срок,
если б мы знали, что станет со мной,
если бы мы не молчали…
Крест покосился под вечной луной,
а на забытой могиле венок:
Памяти нашей печали .

Тем летом, поздним жарким летом,
мы жили как в счастливом сне.
В медовом воздухе, согретом
последним солнцем, в нас – во мне
была та щедрость, то томленье,
которых даже нет весной…
Мне не хотелось быть поэтом.
Кто завещал мне это пенье,
которое умрет со мной…
Тем летом, поздним жарким летом,
воскреснув, все погибло вновь.
Как царственно, прощальным цветом,
внезапно расцвела любовь,
перед покорным увяданьем
и неизбежной темнотой…
Мне не хотелось быть поэтом.
Но сердце жило ожиданьем
и пело с грустной простотой…
И пело, радости не зная,
томясь, благодаря, моля
и никого не утешая…
Тем летом, поздним жарким летом,
тонули в сумерках поля,
а небо утренним казалось…
Мне не хотелось быть поэтом.
Хотелось, чтоб в груди твоей
хоть на мгновенье что-то сжалось
от горькой лирики моей.

Уйти, не проклиная, не скорбя.
Расстаться с жизнью, до конца любя
ее. Когда наступит срок,
послать друзьям, взамен прощальных строк,
открытки с видом моря, где прилив
ложится белой тенью на песок.

Так расстается с женщиной, простив
измены и жестокость, однолюб,
когда разрыв, пусть поздний, неминуем –
коснувшись мимолетным поцелуем
уже поблекших жадных губ.

«Мы будем жить. Переживем мечты…»

Мы будем жить. Переживем мечты.
Научимся легко справляться с горем.
Увидим много городов, портов…
Но юга благородные черты
нам будут все-таки мерещиться над морем
бесцветным, у нормандских берегов.

И будет вечно нас тянуть туда,
в приморскую деревню под Тулоном
– у скал, средь сосен, домик рыбака…
Там фосфорится по ночам вода,
струится Млечный Путь, как дым над небосклоном,
и кровью льется свет от маяка.

Я жду твоего возвращенья,
на время – я знаю – опять.
Я жду не любви, а прощенья,
но трудно – я знаю – прощать…

За грусть, за безумную нежность,
за памяти светлый мираж,
такой же, как моря безбрежность,
как южный любимый пейзаж –
причудливых лоз равномерность
и пальмы у розовых дач…

За бедность мою и за верность,
за праведный смысл неудач.
За то, что взволнованность эта
с годами опасней, темней…
За счастье короткого лета,
сгоревшего в несколько дней.

Жить в трезвости и созерцаньи,
в закате праздничного дня –
не замерзая без огня.

Зачаровать свои желанья,
прозрачно думать, слушать чутко…
Печальной музыкой рассудка
заполнить годы пустоты –
забыть, но не предать мечты.