Наум Коржавин - На скосе века

Тогда в Москве сгущался мрак.
    Внушались ложь и страх,
И лязг бульдозерных атак
    ещё стоял в ушах.
И, помня сессию ВАСХНИЛ,
    храня святой накал,
Там кто-то близкий мне любил
    за честность этот зал.
А может, любит и сейчас,
    сияньем наделив.
Так всё запутано у нас,
    так нужен светлый миф.
Знать правду — неприятный труд
    и непочётный труд.
Я надоел и там и тут,
    устал и там и тут.
Везде в чести — чертополох,
    а нарушитель — злак.
И голос мой почти заглох —
    ну сколько можно так?

Но только вспомнится мне Джон,
    и муть идёт ко дну,
И долг велит мне встать, как он —
    спасать свою страну.
Да, мне!.. Хоть мне и не избыть
    побег в сии края,
Я тоже в силах не забыть
    того, что знаю я.
И вновь тянуть, хоть жив едва,
    спасительную нить —
Всем надоевшие слова
    банальные твердить.
Твержу!.. Пусть словом не помочь,
    пусть слово — отметут.
Пусть подступающую ночь
    слова не отведут.
Но всё ж они, мелькнув, как тень,
    и отзвучав, как шум,
Потом кому-то в страшный день
    ещё придут на ум.
И кто-то что-то различит
    за освещённой тьмой…
Так пусть он всё-таки звучит,
    приглохший голос мой.

Где тут спрятаться? Куда?
Тихо входит в жизнь беда,
Всех спасает, как всегда,
От страданий слепота —
        лучший друг здоровья.
И в России тоже бред:
Тот — нацист, а тот — эстет.
В том и в этом смысла нет.
Меркнет опыт страшных лет —
        пахнет новой кровью.

Нет, август тут не стал суровым,
Хоть он февраль для южных стран.
Лишь — дань зиме — несётся с рёвом
На нас Индийский океан.

Здесь Африка, хоть Крым по виду.
И даже помнишь не всегда,
Что меж тобой и Антарктидой
Нет ничего… Одна вода.

Всё на экзотику похоже,
Но чушь. Экзотика — заскок.
Здесь нет её… А есть всё то же —
Наплывы волн… морской песок…

И даже эти обезьяны,
Что у дороги сели в ряд.
Всё быт!.. Из дома на поляну
Спустились — дышат и глядят.

Кто любит всюду жизнь живую,
Тот прав: Господь нигде не скуп.
Зима!.. Коржавин, торжествуя,
В Индийских волнах моет пуп.

Были с детства мы вежливые
И всю жизнь берегли свои крылья:
Жили в доме повешенного —
О верёвке не говорили.

Крылья нашей надеждою
Были… Воздух… Просторные дали…
Но над домом повешенного —
Лишь над ним! — мы на них всё летали.

И кружились как бешеные,
Каждый круг начиная сначала.
То верёвка повешенного
Нас на привязи прочно держала.

Всё мы рвались в безбрежие…
А срывались — сникали в бессилье.
Душным домом повешенного
Было всё, что вокруг, — вся Россия.

…Так же сник в зарубежье я…
Смолк ворот выпускающих скрежет,
Но верёвка повешенного
Так же прочно и здесь меня держит.

Обрывает полёт она…
Трёт — лишь только о ней позабуду.
Тяжесть гибнущей родины,
Как судьба наша, с нами повсюду.

Тем и жив я пока ещё…
Той верёвкой… Той связью дурацкой…
В пустоте обступающей
Даже страшно с неё мне сорваться.

Предоставлен насмешливо нам
Страшный выбор как дело простое:
Жить с верёвкой повешенного
Или падать в пространство пустое.

И кривая не вывезет…
И куда вывозить? — Всё впустую.
Глянь — весь мир, как на привязи,
Сам на той же верёвке танцует.

Всё счастливей, всё бешенее,
Презирая все наши печали, —
На верёвке повешенного,
О которой мы с детства молчали.

Дети, выросшие дети,
Рады ль, нет, а мы в родстве.
Как живётся вам на свете —
Хоть в Нью-Йорке, хоть в Москве?

Как вам наше отливалось —
Веры, марши, плеск знамён?
Чем вам юность открывалась
В дни почти конца времён?

И какими вам глазами
Видеть жизнь теперь дано? —
Хоть в Париже, хоть в Казани,
Хоть в Кабуле — всё равно.

Что для веры остаётся
Вам?.. Над чем скорбеть уму?..
Как обжить вам удаётся
Мир, сползающий во тьму?