Наум Коржавин - На скосе века

Я свободы достиг.
Но стою совершенно один
В мельтешенье пустых
Мыслей, чувств, посягательств, картин.

Мельтешат — не унять.
Правит миром, уставшим пахать,
Не стремленье понять,
Не любовь… Страсть мелькать и мелькать.

Страсть блестеть и не греть,
Страх увидеть предел и черту:
Остановка как смерть,
Как паденье в свою пустоту.

Грохот ног, всплески рук:
Ритма нет, и не стоит искать.
Пусть всё гибнет вокруг!
Лишь бы всё продолжало мелькать.

Полный смыслом другим —
Тем, что были, что будут века,
Я здесь нужен таким
Еще меньше, чем дома ЦК.

И живу как в гостях.
За бортом — без надежд и хлопот.
— Знал, что будет всё так?
— Знал… Но думал: авось пронесёт.

Видно, дело к концу.
Но сейчас, о весенней поре,
Вновь живу я в лесу,
Словно в Ялте на светлой горе.

И себя самого
Вспоминаю — всю радость свою.
Отойдя от всего,
В Доме творчества — словно в раю.

Словно те ж тут места,
Та же тяжесть на трудном пути…
А не просто беда,
От которой уже не уйти.

Сзади — все рубежи.
Но вокруг ещё зелень и свет…
Странный сон… Длится жизнь…
А её уже, в сущности, нет.

Моего ль это только заката
Беспощадные жала лучей?
…Был я прав иль не прав, но когда-то
Я уехал из жизни своей.

Да, я знал, что побег — не победа,
Что хоть выпадет всё потерять,
Но от старости я не уеду
И от смерти не выйдет удрать.

Мне не снилась, хоть многим и снится,
Словно пляж посредине зимы,
Золотая страна — Заграница,
Праздник жизни, побег из тюрьмы.

Да, свобода… Но предан ей свято,
Знал и там я, что с ней тут беда:
Запах тленья и жала заката
Проникали ко мне и туда.

Запах тленья там гуще… Но в годы
Вплетены на последней черте
Несвобода и жажда свободы,
Тяга к правде, порыв к чистоте.

Но не встал я за истину грудью.
Представлял, как, смущаясь слегка,
Мне в ответ прокуроры и судьи
Станут дружно валять дурака.

И добьют меня (всё понимая):
«Что ж, хотел не как мы, так смотри…»
Здесь — не то. Но острей донимают
Тот же запах и краски зари.

Запах тленья — чуть слышный, нежуткий.
Он ласкает — амбре, а не прах.
Он во всём: в посягательствах, в шутках,
В увлеченьях, в успехах, в стихах.

Всё — как жизнь, всё — кружится, всё чудо.
Всё — летит, создаёт кутерьму.
Лишь одно — никуда ниоткуда.
И ещё — ни с чего ни к чему.

…Мчится поезд… Слезать мне — не скоро.
Любопытствую — лучше б уснул.
Вновь чужой, неопознанный город
Весь в огнях за окном промелькнул.

Вновь чужое, холодное пламя.
Снова мысль, что уже навсегда
За штыками, лесами, полями
Все остались мои города.

Всё равно я тянусь туда глухо.
Здесь живу, не о здешнем моля.
Очень жаль, но не будет мне пухом
Эта добрая, в общем, земля.

Очень жаль… Хоть и глупо всё это —
Словно барская блажь или грусть.
Потому что побег — не победа,
И назад я уже не вернусь.

Всё равно и в своём отдаленье
Я — отринув недальнюю тьму —
Краски вечера, запахи тленья
За рассвет и расцвет не приму.

До конца!.. Пусть всё видится остро,
И теней не смущает игра,
Чтоб потом не стыдиться притворства,
Если выйдет дожить до утра.

Я назад не хочу. Ни туда, где я нынче живу,
Ни в Париж, ни в Милан, ни в Женеву,
                   ни даже в Москву.
Хоть и хватит блуждать, хоть пора —
                 не о том ли и речь? —
Вновь друзей повидать
            и в суглинке навеки залечь.
Чтоб, горька, незабвенна,
            в любом состоянье жива,
Надо мной постепенно
           в себя приходила Москва.
То спокойно, то круто,
           то ложью восстав против лжи,
И чтоб все эти смуты,
          как струпья, спадали с души.
И чтоб в лике усталом
           и пристальной ясности глаз
То ясней проступало, за что мне мила и сейчас.
Тут не светлая вера, а знанье жестокое тут —
Ощущенье барьеров из лет, расстояний и смут.
То, что в двери стучится,
            настойчиво лезет в окно.
То, что может случиться и, может,
                  случиться должно.
Правда века есть бездна —
             недаром всё тонет во мгле.
И не будет мне места до смерти на этой земле.
Там как здесь — сон ли, явь ли —
                 одни пустословье и спесь.
Суеты и тщеславья, и мести гремучая смесь.
Что мне весь этот рынок и споры,
                 что рынку под стать?
Выбираю суглинок — постель,
              чтоб свой век переспать.
Выбираю охотно — мне этот возврат по плечу.
А другой — значит, Потьма!.. А я и туда не хочу.
Ни за стены-запоры —
           пусть дружба за ними сильна.
Ни в научные споры, чьей нации больше вина.
Не сужу, не кричу. Знаю: святы такие места.
Лишь назад не хочу: ни в Париж, ни в Милан, ни туда.
Не порыв, а надрыв —
           память сердца про боль бытия.
Я пока ещё жив, но эпоха уже — не моя.
Все упёрлось в «сегодня»,
             а даль — беспощадно пуста
И почти безысходна простая моя правота.
Впрочем, всё ни к чему:
            век уходит под нож к палачу.
Я и гибель приму… Лишь назад никуда не хочу.
Нет, не тянет в столицы чужие, не манит в моря.
Лишь московский мне снится суглинок.
                   И, может быть, зря.