Наум Коржавин - На скосе века

В своей стране, где подвиг мой и грех.
В своей стране, что в пропасть тащит всех.

Они — просты. Досуг их добр и тих.
И где им знать, что в пропасть тащат — их.

Пусть будет всё, чему нельзя не быть.
Лишь помоги мне дух мой укрепить.

Покуда я живу в чужой стране.
Покуда жить на свете страшно мне.

Пусть я не только плоть, но я и плоть…
Прошу покоя у тебя, Господь.

Довольно!.. Хватит!.. Стала ленью грусть.
Гляжу на небо, как со дна колодца.
Я, может быть, потом ещё вернусь,
Но то, что я покинул, — не вернётся.

Та ярость мыслей, блеск их остроты,
Та святость дружб, и нежность, и веселье.
Тот каждый день в плену тупой беды,
Как бы в чаду свинцового похмелья.

…Там стыдно жить — пусть Бог меня простит.
Там ложь как топь, и в топь ведёт дорога.
Но там толкает к откровенью стыд,
И стыд приводит к постиженью Бога.

Там невозможно вызволить страну
От мутных чар, от мёртвого кумира,
Но жизнь стоит всё время на кону,
И внятна связь судеб — своей и мира.

Я в этом жил и возвращенья жду, —
Хоть дни мои глотает жизнь иная.
Хоть всё равно я многих не найду,
Когда вернусь… И многих — не узнаю.

Пусть будет так… Устал я жить, стыдясь,
Не смог так жить… И вот — ушёл оттуда.
И не ушёл… Всё тех же судеб связь
Меня томит… И я другим — не буду.

Всё та же ярость, тот же стыд во мне,
Всё то же слово с губ сейчас сорвётся.
И можно жить… И быть в чужой стране
Самим собой… И это — отзовётся.

И там, и — здесь…
         Не лень, не просто грусть,
А вера в то, что всё не так уж страшно.
Что я — вернусь…
              Хоть, если я вернусь,
Я буду стар. И будет всё не важно…

Никакой истерики.
Всё идёт как надо.
Вот живу в Америке,
Навестил Канаду.

Обсуждаю бодро я
Все свои идеи.
Кока-колу вёдрами
Пью — и не беднею…

…Это лучше, нежели
Каждый шаг — как веха…
Но — как будто не жил я
На земле полвека.

Ах ты, жизнь моя — морок и месиво.
След кровавый — круги по воде.
Как мы жили! Как прыгали весело
Карасями на сковороде.

Из огня — в небеса ледовитые…
Нас прожгло. А иных — и сожгло.
Дураки, кто теперь нам завидует,
Что при нас посторонним тепло.

Взойду я на борт самолёта,
Вокруг засинеет вода.
И вдруг я почувствую: что-то
Не хочется мне никуда.

Взлечу, чтоб в Европе проснуться.
Мечталось, а вот она вся.
Но мне и оттуда вернуться
В Москву — как отсюда, нельзя.

А надо б!.. На самую малость!
На месяц!.. На день!.. На полдня!..
Там жизнь моя где-то осталась —
Всё ищет себя без меня.

Всё ищет, а страсти всё круче,
Сбиваются в сгусток сплошной.
В безвидные плотные тучи —
Заслон между нею и мной.

И вот я стою у заслона.
Нет хода — и ладно, смирюсь.
Под власть КГБ безусловно
И сам я попасть не стремлюсь.

И — всем бы такие заботы!
Ну разве всё это беда?
Свобода… Огни самолёта…
На взлёте синеет вода…

Здесь всё, что мечталось, так просто,
Доступно… Лишь разницы нет:
Чикаго… Лос-Анджелес… Бостон…
Париж… Копенгаген… Тот свет…

Бог за измену отнял душу.
Глаза покрылись мутным льдом.
В живых осталась только туша,
И вот — нависла над листом.

Торчит всей тяжестью огромной,
Свою понять пытаясь тьму.
И что-то помнит… Что-то помнит…
А что — не вспомнит… Ни к чему.

Не назад же! —
       Пусть тут глупость непреклонна.
Пусть как рвотное
         мне полые слова.
Трюм планеты,
       зло открывший все кингстоны, —
Вот такой мне
       нынче видится Москва.
Там вода уже —
        над всем, что было высью.
Там судьба уже —
         ревёт, борта сверля…
…Что же злюсь я
         на игрушечные мысли
Здесь —
     на палубе того же корабля?

Сквозь безнадёгу всех разлук,
Что трут, как цепи,
«We will be happy!» [2] Мы будем счастливы! (англ.) , дальний друг,
«We will be happy!»