Наум Коржавин - На скосе века

Милая, где ты? — повис вопрос.
Стрелки стучат, паровоз вздыхает…
Милая, где ты? Двенадцать вёрст
Нас в этом месяце разделяет.
Так это близко, такая даль,
Что даже представить не в состоянье…
Я уж два раза тебя видал,
Но я не прошёл это расстоянье,
Так, чтоб суметь тебя разглядеть
Вновь хоть немножечко…
Стены… Стены…
Видно, измены меняют людей,
Видно, не красят лица измены…

Ничего такого нету
Удивительного в том,
Что останусь я поэтом
И не стану горняком.
Буду жить, в стихи ударясь,
И стоять, на чём стою…
Но когда настанет старость,
Вспомню молодость свою.
И захочется мне снова
После смены, в год иной,
Распивать чаи в столовой
На двадцатой основной.
Об измене думать горько,
Вспоминать и ревновать…
А с утра, надев спецовку,
Всё мирское забывать.
Забывать, что буду завтра
Без тебя на свете жить.
И сливаться с ритмом шахты —
Думать, действовать. Спешить.

Может, гибнуть за решёткой
Не за что в кромешной мгле?
Может, нынче правды чёткой
Просто нету на земле?
Чтоб не стать усталым зверем,
Чтобы выжить… Будь теперь
Хоть нечётким правдам верен,
Сердцу собственному верь!

Твой свет во мраке был рождён,
Во мраке выношен, взлелеян…
Мрак наступающих времён
Былого мрака не страшнее.
Пусть грязь и ложь царят опять,
Но каждый час я повторяю:
Тебе ко тьме — не привыкать
И света ты не потеряешь.

Веет ветер
     над вьюжными теми
               широтами,
Где, устав
      от насущной тоски
             о своём,
Мы с тобою
      поднимемся
           над пулемётами
И, взглянув далеко,
         упадём и умрём.
Мне,
  пожалуй, не надо
          удела счастливее,
Чем суметь,
       покидая предел нелегко
Мира,
    светлого,
       трудного,
            несправедливого,
На прощанье взглянуть
           далеко-далеко.

Всё, с чем Россия
         в старый мир врывалась,
Так, что казалось, что ему пропасть, —
Всё было смято…
         И одно осталось:
Его
   неограниченная
         власть.
Ведь он считал,
       что к правде путь —
                 тяжёлый,
А власть его
       сквозь ложь
           к ней приведёт.
И вот он — мёртв.
        До правды не дошёл он,
А ложь кругом трясиной нас сосёт.
Его хоронят громко и поспешно
Ораторы,
    на гроб кося глаза,
Как будто может он
          из тьмы кромешной
Вернуться,
      всё забрать
          и наказать.
Холодный траур,
         стиль речей —
               высокий.
Он всех давил
       и не имел друзей…
Я сам не знаю,
        злым иль добрым роком
Так много лет
        он был для наших дней.
И лишь народ,
        к нему не посторонний,
Что вместе с ним
        всё время трудно жил,
Народ
   в нём революцию
            хоронит,
Хоть, может, он того не заслужил.
В его поступках
        лжи так много было,
А свет знамён
       их так скрывал в дыму,
Что сопоставить это всё
            не в силах —
Мы просто
     слепо верили ему.
Моя страна!
      Неужто бестолково
Ушла,
    пропала вся твоя борьба?
В тяжёлом, мутном взгляде Маленкова
Неужто нынче
        вся твоя судьба?
А может, ты поймёшь
           сквозь муки ада,
Сквозь все свои кровавые пути,
Что слепо верить
        никому не надо
И к правде ложь
         не может привести.

Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне.
Я не был сроду слишком смелым.
Или орудьем высших сил.
Я просто знал, что делать. Делал,
А было трудно — выносил.
И если путь был слишком труден,
Суть в том, что я в той службе служб
Был подотчётен прямо людям,
Их душам и судьбе их душ.
И если в этом главный кто-то
Откроет ересь —
        что ж, друзья!
Ведь это всё — была работа.
А без работы — жить нельзя.