Ал Коперник: Каин Л. Избранные стихотворения. 2012

Каин Л. ( http :// kain - l . ru )

Избранные стихотворения. 2012

Я обошёл грозу бы,

Да и не я один:

Когда вырываю зубы,

Колют новокаин;

Но не дантист вызывает

В жизненный кабинет —

Когда людей вырывают,

Анестезии нет.

Не просто так по городу кресты,

и кладбище бесформенное — город.

Он говорит, что скоро-скоро-скоро

исчезнешь ты; не будет слова «ты».

Сойдутся в точку миллионы троп,

и точка, как прицел, упрётся в стену:

в аптеки, перекрестки и антенны;

и в мой уютный, тёплый, съёмный гроб.

Сканирую город всевидящим оком

(сейчас ещё гордости полный музон бы):

шагают по городу бодрые зомби;

повсюду петарды, и ленты из окон.

И смотрит принцесса из башни высокой.

Мой сканер ломает великая радость,

хлопушки, шутихи все, все фейерверки;

и шум клоунады, и топот проверки,

где чёрным крылом, да по мёртвой парадной

проносит волна нефтяные лампады…

Принцесса испугано смотрит из башни,

а зомби шагают, повсюду плакаты,

чудовищно тих в марше сонном театр.

Принцесса всё смотрит. Принцессе так страшно.

Принцессе так хочется день вчерашний.

Я сегодня сумел измерить

бесконечность, и вот вердикт:

это просто такие двери,

из которых я уходил;

уходил, и кому-то больно

было на пожизненный срок.

Бесконечность — прямоугольна.

Закрывается на замок.

Течёт вода, течёт вода, струится газ.

Течёт вода, течёт вода, струится газ.

Сквозь щели дней, к тебе в окно, струится газ.

Ты у окна, течёт вода, струится газ.

Идут года, ты у окна, сквозняк внутри.

Течёт вода, струится газ и не горит.

Ты у окна, вода, вода, молчат часы.

Идёт четвёртый пыльный год, течёт вода.

Часы молчат, приходит день, уходит день.

Струится газ, и всё вокруг, и всё в воде.

Куда-то люди все ушли, ушли давно.

И ты одна, ты у окна, молчат часы.

Ложится пыль, движенья нет, внутри сквозняк.

И ты молчишь, и ты одна, и ты глуха.

И ты сидишь, и смотришь вдаль, и город пуст.

Окно одно, в нём небоскрёб, над ним туман.

Холодный свет, бессонный день, пустая ночь.

Ложится пыль, течёт вода, струится газ.

Окно, туман, холодный свет и небоскрёб.

Четвёртый год часы молчат… Звонок! Звонок!..

…такие-то дни ни за что не прожить живым.

Весна, лето, осень, зима — никакого проку.

Как будто виски отрываются от головы,

и голому мозгу холодно и одиноко.

Огромные птицы — стеклянные головы глаз,

огромные крылья и клювы — ковши, не иначе, —

вслепую следят за нами, как будто нас

нельзя отпускать никуда из картонных пачек.

…такие-то дни изгибался в больной изгиб,

метался в бреду на горячей пустой постели.

Летели по ветру горящие листья-виски,

и тайные страхи, пылая, на них летели.

Изгиб доходил до излома, болел излом,

и, будто бы жаль становилось на миг меня ей —

слепая тоска укрывала меня крылом,

и нежно баюкала, к вечному сну склоняя.

Бывает, мечтаешь о чуде.

О ясном луче, о тепле.

Но чуда-то нет. И не будет.

Засаленный клетчатый плед

глотает всё тело, и молча

следит за душою в углу

стоящей. А ей надо полчищ

стальной саранчи, чтобы слух

терзали безумные трели

их движущихся смычков,

глаза чтоб и пальцы старели,

белели провалы зрачков,

и чтобы с гнилыми зубами

пустело отверстие рта.

Она отрицает всю память,

и в теле пустом заперта.

Умрёт она раньше, чем тело.

И тело пускай подтвердит:

туманное что-то взлетело

дымком сквозь решётку груди.

Знавал я барышню одну.

С весны знавал и по весну.

Она умела хорошо

Косить большой косой.

И я теперь босой.

Заплечный у меня мешок,

Удобный. Но пустой.

Знавал я барышню, знавал,

Она любила жернова,

И скошенное молотить

Любила, и молоть.

Взахлёб дрова колоть.

Любила смерть носить в груди,