Андрей Вознесенский: Выпусти птицу!

Достигли ли почестей постных,
рука ли гашетку нажала,
в любое мгновенье не поздно –
начните сначала!

«Двенадцать» часы ваши пробили,
но новые есть обороты.
Ваш поезд расшибся. Попробуйте
летать самолетом!

Вы к морю выходите запросто,
спине вашей зябко и плоско,
как будто отхвачено заступом
и брошено к берегу прошлое.

Не те вы учили алфавиты,
не те вас кимвалы манили.
Иными их быть не заставите –
ищите иные.

Так Пушкин порвал бы, услышав,
что не ядовиты анчары,
великое четверостишье.
И начал сначала.

Начните с бесславья, с безденежья.
Злорадствует пусть и ревнует
былая твоя и нездешняя –
начните иную!

А прежняя будет товарищем.
Не ссорьтесь. Она вам родная.
Безумие с ней расставаться.
Однако

вы прошлой любви не гоните,
вы с ней поступите гуманно –
как лошадь ее пристрелите.
Не выжить. Не надо обмана.

Я на болотной тропе вечерней
встретил бобра. Он заплакал вхлюп.
Ручкой стоп-крана
         торчал плачевно
красной эмали передний зуб.

Вставши на ласты, наморщась жалко
(у них чешуйчатые хвосты),
хлещет усатейшая русалка.
Ну, пропусти! Ну, пропусти!

Метод нашли, ревуны коварные.
Стоит затронуть их закуток,
выйдут и плачут
        пред экскаватором –
экскаваторщик наутек!

Выйдут семейкой, и лапки сложат,
и заслонят от мотора кров.
«Ваша сила – а наши слезы.
Рев – на рев!»

В глазках старенького ребенка
слезы стоят на моем пути.
Ты что – уличная колонка?
Ну, пропусти, ну, пропусти!

Может, рыдал, что вода уходит?
Может, иное молил спасти?
Может быть, мстил за разор угодий?
Слезы стоят на моем пути.

Что же коленки мои ослабли?
Не останавливали пока
ни телефонные Ярославны,
ни бесноватые вопли царька.

Или же заводи и речишник
вышли дорогу не уступать,
вынесли
    плачущий
         Образ Пречистый,
чтоб я опомнился, супостат?

Будьте бобры, мои годы и долы,
не для печали, а для борьбы,
встречные
     плакальщики
            укора,
будьте бобры,
        будьте бобры!
Будьте бобры, как молчит без страха
совесть, ослепшая спозарань,
слезоточивая демонстрантка –
«Но пасаран! Но пасаран!» [1] Не пройти! (исп.)

Непреступаемая для поступи,
непреступаемая стезя,
непреступаемая – о господи! –
непреступаемая слеза…

Я его крыл. Я дубасил палкой.
Я повернулся назад в сердцах.
Но за спиной моей новый плакал –
непроходимый дурак в слезах.

Оставьте меня одного,
оставьте,
люблю это чудо в асфальте,
да не до него!

Я так и не побыл собой,
я выполню через секунду
людскую мою синекуру.
Душа побывает босой.

Оставьте меня одного,
без нянек,
изгнанник я, сорванный с гаек,
но горше всего,

что так доживешь до седин
под пристальным сплетневым оком
то «вражьих», то «дружеских» блоков…
Как раньше сказали бы – с богом
оставьте один на один.

Свидетели дня моего,
вы были при спальне, при родах,
на похоронах хороводом.
Оставьте меня одного.

Оставьте в чащобе меня.
Они не про вас, эти слезы.
Душа наревется одна –
до дна! –

где кафельная береза,
положенная у пня,
омыта сияньем белесым.
Гляди ж – отыскалась родня!

Я выйду, ослепший как узник,
и выдам под хохот и вой:
«Душа – совмещенный санузел,
где прах и озноб душевой.

Поэты и соловьи
поэтому и священны,
как органы очищенья,
а стало быть, и любви».

Лик Ваш – серебряный как алебарда.
Жесты легки.
В Вашей гостинице аляповатой
в банке спрессованы васильки,

Милый! вот что́ Вы действительно любите,
с Витебска ими раним и любим.
Дикорастущие сорные тюбики
с дьявольски выдавленным
             голубым!

Сирый цветок из породы репейников,
но его синий не знает соперников.
Марка Шагала, загадка Шагала –
рупь у Савеловского вокзала!