Андрей Вознесенский - Выпусти птицу!

Прибегала в мой быт холостой,
задувала свечу, как служанка.
Было бешено хорошо,
и задуматься было ужасно!..

Я проснусь и промолвлю: «Да здррра-
вствует бодрая температура!»
И на высохших после дождя
громких джинсах – налет перламутра.

Спрыгну в сад и окно притворю,
чтобы бритва тебе не жужжала.
Шнур протянется в спальню твою.
Дело близилось к сентябрю.
И задуматься было ужасно,

что свобода пуста, как труба,
что любовь – это самодержавье.
Моя шумная жизнь без тебя
не имеет уже содержанья.

Ощущение это прошло,
прошуршавши по саду ужами…
Несказаемо хорошо!
А задуматься – было ужасно.

Мы снова встретились. И нас
везла машина грузовая.
Влюбились мы – в который раз!
Но ты меня не узнавала.

Меня ты привела домой.
Любила и любовь давала.
Мы годы прожили с тобой.
Но ты меня не узнавала!

Нигилисточка, моя прапракузиночка!
Ждут жандармы у крыльца
            на вороных.
Только вздрагивал,
         как белая кувшиночка,
гимназический стоячий воротник.
Страшно мне за эти лилии лесные,
и коса, такая спелая коса!
Не готова к революции Россия.
Дурочка, разуй глаза.

«Я – готова, отвечаешь, –
            это – главное…»
А когда через столетие пройду,
будто шейки гимназисток
            обезглавленных,
вздрогнут белые кувшинки на пруду.

Владимир Владимирович,
            разрешите представиться!
Я занимаюсь биологией стиха.
Есть роли
     более
        пьедестальные,
но кому-то надо за истопника…

У нас, поэтов, дел по горло,
кто занят садом,
        кто содокладом.
Другие, как страусы,
          прячут головы,
отсюда смотрят и мыслят задом.

Среди идиотств, суеты, наветов
поэт одиозен, порой смешон –
пока не требует
       поэта
к священной жертве
          Стадион!

И когда мы выходим на стадионы в Томске
или на рижские Лужники,
вас понимающие потомки
тянутся к завтрашним
           сквозь стихи.

Колоссальнейшая эпоха!
Ходят на поэзию, как в душ Шарко.
Даже герои поэмы
         «Плохо!»
требуют сложить о них «Хорошо!».

Вы ушли,
    понимаемы процентов на десять.
Оставались Асеев и Пастернак.
Но мы не уйдем –
         как бы кто ни надеялся! –
мы будем драться за молодняк.

Как я тоскую о поэтическом сыне
класса «Ан» и 707-«Боинга»…
Мы научили
      свистать
          пол-России.
Дай одного
      соловья-разбойника!..

И когда этот случай счастливый
               представится,
отобью телеграммку,
          обкусав заусенцы:
«Владимир Владимирович,
            разрешите преставиться.
Вознесенский».

О: «Моя бабушка – староверка,
но она –
Научно-техническая революционерка.
Кормит гормонами кабана.
Научно-технические коровы
следят за Харламовым и Петровым,
и, прикрываясь ночным покровом,
Сексуал-революционерка
            Сударкина,
в сердце,
    как в трусики безразмерки,
умещающая полнаселения мужского,
подрывает основы
семьи,
   личной собственности
            и государства.
Посыпай капусту дустом,
не найдешь детей в капусте!
Наш мозг загружен на десять процентов.
Перспективы беспрецедентны,
когда торжествующе
          вступит в работу
на сто процентов мозг идиота!
Душой замерев, как на лыжном трамплине!
Явив площадям содержание в формах,
парят сексуальные героини,
как памятники
       на гигантских платформах!..»
П: «И все-таки это есть Революция –
в умах, в быту и в народах целых.
К двенадцати стрелки часов крадутся –
но мы носим лазерные, без стрелок!
Восхищенье Терпсихорой –
сочетанье с „Пепсиколой“.
Я – попутчик
      Научно-технической революции.
При всем уважении к коромыслам
хочу, чтобы в самой дыре завалющей
был водопровод и движение мысли.
За это я стану на горло песне,
устану –
    коллеги поддержат за горло.
Но певчее горло
        с дыхательным вместе,
живу,
   не дыша от счастья и горя.
И если для чрезвычайных мер
Революция потребует
          одного чел. поэта –
я – ЧП НТР!..»
О: «С приветом!..»
П: «При этом
Скажу, вырываясь из тисков стишка,
всем горлом, которым дышу и пою:
„Да здравствует Научно-техническая,
перерастающая в Духовную!“»