Кирилл Померанцев: Спор с безжалостной судьбой: Собрание стихотворений

Напряжённая скука вокзала,
Уходящие вдаль поезда.
Этой жизни нам много и мало,
Эту жизнь не изжить никогда.

Впереди, как всегда, безнадёжность,
Позади навсегда тишина,
И ложится усталая нежность
Сквозь оранжевый сумрак окна.

Настанет день иль ночь настанет,
Когда мне будет всё равно —
Луна ли в комнату заглянет
Иль солнце озарит окно.

Тогда, спокойный и свободный,
К столу привычно подойду
И в книге приходно-расходной
Черту большую проведу.

Чтоб знать: в моих стихах безвестных
Я, странствуя среди живых,
Творил ли ангелов небесных
Иль «демонов глухонемых».

Начинаются дожди.
Дождик, дождик, подожди:
Мне ещё так много надо
Солнца, ласки и тепла.
Жизнь цвела, да отцвела.
Ну, а всё же сердце радо
Золотой оправе сада,
Листьям в пурпурном огне,
Эмигрантской болтовне
О борще, что ели прежде,
И о крепнущей надежде,
Что и мы одержим верх —
После дождичка в четверг.

Не в атомную катастрофу,
Не в благоденствие людей —
Я верю только лишь в Голгофу
Бессмертной родины моей.

Голгофа значит — Воскресенье.
Но прежде — нисхожденье в ад:
Сквозь Ленинград и Сталинград,
Сквозь тьму и мерзость запустенья
Российской сволочи парад.

«О Ты, пространством бесконечный»,
Благослови на крестный путь,
Чтоб этот мир бесчеловечный
Очеловечить как-нибудь.

Не гнусавит попик деревенский
«Господи, спаси!»
Разгулялся Петька Верховенский
По святой Руси.

Лютый ветер кружит по дороге,
Липкий снег столбом.
Смотрит в поле Николай Ставрогин
Каменным лицом.

Шигалёв подсчитывает трупы,
Как игрок — очки;
Сузились безжалостно и тупо
Тусклые зрачки.

Федька силу каторжную мерит:
«Ох, как разойдусь!»
Помолись, кто в Бога ещё верит,
За шальную Русь.

Не Горбачёв страною правит
И не Центральный комитет,
И «перестройка» не исправит
Итог семидесяти лет.

И «гласность» делу не поможет,
Трубя хоть тысячами труб,
Когда над всей страной вельможит
Набальзамированный труп.

Не дай мне, Боже, впасть в отчаянье,
Но посоветуй — как не впасть,
Какому ввериться мычанью,
В какую провалиться пасть.
А дни летят. Не стало Брежнева,
В Париже правит Миттеран,
Но всё решительно по-прежнему —
Кабул, Варшава, Тегеран
И прочие фантасмагории —
Мир «без руля и без ветрил»:
«Господство разума в истории»,
Как Гегель некогда сострил.

Не дивно ль в солнечном закате,
В сиянье или в полумгле
Увидеть чёрное распятье
Огромной тенью на земле?

Увидеть всю судьбу людскую,
Где каждый путь есть крестный путь,
И эту логику стальную
Очеловечить как-нибудь.

Не оттого мне отвратительно,
Что жизнь — тупик, тоска, тюрьма,
Что это даже удивительно,
Как, не сойдя ещё с ума,
Я что-то делаю, работаю,
Чего-то жду, кому-то вру,
Хоть и не верю ни на йоту
В осточертевшую игру,
Хоть знаю сам неукоснительно —
Надежды все свелись к нулю, —
Но потому мне отвратительно,
Что я и эту жизнь люблю.

Не удалась. Совсем неважно,
По чьей вине не удалась.
Лишь первый раз признаться страшно,
Что жизнь напрасно пронеслась.

И до сих пор напрасно длится.
А для того, чтоб умереть,
Совсем не стоило родиться
И уж тем более, стареть.

Нет, Михаил Сергеич, нет,
Беда отнюдь не в хулиганстве,
Не в разгильдяйстве и не в пьянстве,
Но в том, что коммунизм отпет.

Отпет всемирно и всеславно,
На Красной площади, державно.
Но цел ещё его скелет —
Итог семидесяти лет.