Гарри Гордон - Птичьи права

А мы отвыкли поступать,
Как велено природой.
А мы привыкли отступать
Поэмой или одой.

Но, терпеливые, они,
Не принимают слова.
Бог знает, где проводят дни,
И прилетают снова.

— Ну где тебя носило? —
Жена меня спросила
В двенадцатом часу.
Конфорку погасила,
Достала колбасу.

Я не подал и виду.
Но проглотил обиду
С борщем и колбасой.

Я что-то красил где-то,
И ехал без билета,
Расплющенный в автобусе,
От холода косой.

Кого-то где-то носит,
В чем мама родила,
Никто его не спросит,
Не спросят: — Как дела?

Ирония, Хохма Израйлевна, хватит с меня
Радости недопития, мудрости дули в кармане.
Скрипочка с подковырочкой, над горестями труня,
Не развлечет, не утешит, тем более — не обманет.

Время ворчать и талдычить, и все принимать всерьез,
Милости от природы медленно ждать, уважая,
В зарослях простодушия какой бы не вырос курьез —
Буду душою равен этому урожаю.

От изящной словесности, стало быть, отрекусь,
Мечтательной выпью заткнусь, прямо тут на болоте…
Родственник бедной Хохмы, старый бездельник
Вкус Ходит на тонких ножках и нос раздраженно воротит.

Брошен ворохом на воду
Хворост карандашных линий,
И привиделась природа
Семилетней Катерине.

Померещилось, что вместо
Желтых листьев, хлопьев белых —
Бесконечное семейство
Пузырьков окаменелых.

Известняк шершавым боком
Забелел в разгаре ночи —
Слабый свет мельчайших окон,
Монолит из одиночеств.

Я ли в эти откровенья
Не проник от А до Яти…
Но звучит благословенье
В хрупком знании дитяти:

Неразумным, лишним словом
В скучном и бесстрастном тоне,
Каплей воздуха живого
В чугуне или бетоне.

Каракулей беспечных серый хворост,
Спокойствие в осиннике густом,
Упорно продираемся сквозь хворость
Жасминных и калиновых кустов.

Нужна вода для глубины картины.
И коронует этот грустный вид
Старинный пруд в разводах темной тины,
А в бочаге утопленник стоит.

Подводными теченьями колышим,
Он всплыл бы к отраженным берегам,
И пузырьком на свежий воздух вышел,
Когда бы не колосники к ногам.

Была бы глубина, а тайна будет,
И суть невсплывшая останется ничьей…
Между стволами серебрятся люди,
Дорожка из толченых кирпичей.

В расплывшейся листве скопилась влага,
И промокает небо, как бумага.

— Наденьте головной убор,—
Вздохнула мама.
Обходим оживленный двор
Универсама.

Хлопочет здесь толпа ворон:
Зачем поля им, когда еда со всех сторон.
Идем, гуляем.
Идем, гуляем. В пустыри
И буераки,
Там лопаются пузыри, —
Зимуют раки,

Там что-то по ночам шуршит,
Топорщит ушки,
И в заморозки хороши
Грибы чернушки.
Там облака тусклее льда.
Калитка в поле,
Сад, облетевший навсегда, —
Дрова, не боле.

Калитка на одной петле,
И ветер тихо
Толкает от себя к себе,
Ни вход, ни выход…

За кольцевой дорогой, без
Конца гудящей,
Застыл великолепный лес,
Как настоящий.

В теплой маслянистой охре
Пропадает первый снег.
На бечевке рыба сохнет
В затуманенном окне.

Чем избушка та хранима,
Век рассыпался, как мел.
Время — это все, что мимо,
Все, чего ты не сумел.

Прогнила под крышей балка,
Снег летит, как саранча.
Где-то тявкнула собака,
И бульдозер зарычал.

Опять малинового цвета
На горизонте полоса.
Как все-таки легко поэтам —
Что захотел, то написал.

А мы рисуем человечка
С воздушным шариком в руке,
За ним закат стоит, как печка,
И блики прыгают в реке.

Опять ошибка за ошибкой,
Закат не ладится, хоть плачь,
Не получается улыбка —
Какой-то розовый калач.

По стеклу литая
Катится вода.
Человек летает —
Это не беда.

Никому не назло,
И не на пари.
Издавна навязло:
Плюнь и воспари.