Гарри Гордон - Птичьи права

Остывает, оседает,
Косточки перемывает.

Подмосковный дождик хлынет,
Проберется через шторы,
Слаще пепельной полыни,
Горше тлена филофоры.

Бьется илистый источник
С незабудкой на груди.
Север. Западный, восточный,
Ясный север впереди.

Хорошо кулаком по столу
Врезать так, чтоб попадали полки,
Чтоб, как чайки, взлетели осколки,
И жена побледнела в углу.

Все же лучше забиться под стол,
И, подобно старинному греку,
Загорланить: «Ищу человека!»
И запеть: «В этом зале пустом…»

И услышать: «Вылазь, дуралей,
Неприличны комедии эти,
Смотрят дети, притихли соседи,
Не себя, так меня пожалей!»

Едва появилась, повисла,
Едва отразилась звезда,
Исчадия здравого смысла
Расстались со мной навсегда.

Немного помедлив на ивах,
Распались на гомон и гам…
Лягушкой святая наивность
Пришлепала к самым ногам.

Но это не важно, а важно,
Что прыгает мой поплавок
В реке вечереющей, влажной,
Мечтательной, словно зевок.

И странно: за многие годы
Стараний, сомнений, тоски
Не выросли ни на йоту
Извечные эти мальки.

Все те же простые обманы —
Подергает, прыскает прочь…
Но вот из травы и тумана
Огромная выросла дочь.

И мы на заслуженный ужин
Идем, торопясь и дивясь, Домой.
И никто нам не нужен,
Ни окунь, ни щука, ни язь.

А если знаем сами,
То и начнем с нуля:
Сведем концы с концами,
Получится петля.

И петельку набросим,
Поскольку есть сосна.
Вперед качнешься — осень,
Назад летишь — весна.

Приладили дощечку
За несколько минут.
Назад качнешься — речка,
Вперед качнешься — пруд.

И зеленели ели,
И пели небеса,
И мы подзагорели
За эти полчаса.

Из кромешного болота,
Где за днем не видно дня,
Знаю, милостивый кто-то
Тащит за уши меня.

Избавление от груза
При болезненном рывке…
Может быть, качнется муза
Стрекозой на поплавке.

В поднебесье полусонном
Накаляется гроза.
Может быть, дохнет озоном.
И раскроются глаза.

Пропадайте эти кочки,
Если пастбища души
Как весной в саду цветочки,
Вероятно, хороши.

Значит, стоит лезть из кожи,
Если благо впереди…
Кто-то, милостивый тоже,
Мрачно молвит: — Погоди!
В самом деле, — пес несется
Из кустарника ко мне,
Уши светятся на солнце,
Брюхо тощее в дерьме.

Где-то бегал, где-то рыскал,
Где-то вспугивал утят…
Лягушата, словно брызги,
Из-под ног его летят.

В вечереющем лимане
Отразился лунный ноль,
Растворяется в тумане
Цапля, острая, как боль.

И, на месте оставаясь,
Белый верх и темный низ
Заживо размежевались,
Намертво переплелись.

Проносятся без остановки,
Теряя эхо, поезда.
Глухая станция Обновки
Стоит, как полая вода.

Помечена двумя огнями,
Она таит порядок свой,
Вдрызг занесенная дождями
И ослепленная листвой.

Там кассы темное окошко,
Корзина, чемодан и тюк,
Старушка там на курьих ножках
И в макинтоше крупный тюрк.

Сквозь капли на холодных ветках
Видны железные пути…
Дрожат окраины под ветром,
И ни проехать, ни пройти.

На что мне этот город, где
Ни спрятаться, ни заблудиться,
Где на холодных стеклах лица
Дрожат, как блики на воде.

Но в парке соловей поет
По вечерам. Напропалую
Бубнит, хихикает, целует
И временами залпом пьет.

И, удивительный такой,
Поет, затасканный, избитый,
Слезами жгучими политый,
Как роза, ирис и левкой.

Сжимает ветку в кулаке
Над гулким зданьем туалета,
Где лампочка дневного света
Трещит на белом потолке.

В один прекрасный полдень золотой
Кромешный мрак сменился темнотой.
Приметы проступают понемногу.
Прозрачна форма, светоносна суть,
Напорешься на сук — не обессудь,
Улыбку различишь — и слава Богу.