Евгений Евтушенко - Окно выходит в белые деревья...

Сеченые,
моченые
в соленой собственной крови,
мы высились
у виселиц,
шепча: «Россия, ты живи».

И выжила,
и выживет,
как правде руки ни вяжи,
и чище нет,
и выше нет,
чем правда, выжившая в лжи.

Вся царщина,
вся барщина
прошли, тебя не раскроша,
безбрежная,
мятежная,
России нежная душа.

Да славится
красавица
земля,
где правда не умрет.
Да здравствует,
да властвует
великий государь-народ!

Так повторяю Богу,
строчку чуть-чуть изменя:
«Дай же Ты всем понемногу
и позабудь про меня».

Однажды мы спали валетом
с одним настоящим поэтом.

Он был непечатным и рыжим.
Не ездил и я по Парижам.

В груди его что-то теснилось —
война ему, видимо, снилась,

и взрывы вторгались в потемки
снимаемой им комнатенки.

Он был, как в поэзии, слева,
храпя без гражданского гнева,

а справа, казалось, ключицей
меня задевает Кульчицкий.

И спали вповалку у окон
живые Майоров и Коган,

как будто в полете уснули
их всех не убившие пули.

С тех пор меня мыслью задело:
в поэзии ссоры — не дело.

Есть в легких моих непродажный
поэзии воздух блиндажный.

В поэзии, словно в землянке,
немыслимы ссоры за ранги.

В поэзии, словно в траншее,
без локтя впритирку — страшнее.

С тех пор мне навеки известно:
поэтам не может быть тесно.

Зашумит ли клеверное поле,
заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню,
что и я когда-нибудь умру.

Но на крыше возле водостока
встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть — жестоко
и к себе, и, главное, к другим.

Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдем не как в песок вода,
но живые, те, что мертвых сменят,
не заменят мертвых никогда.

Кое-что я в жизни этой понял —
значит, я недаром битым был.
Я забыл, казалось, все, что помнил,
но запомнил все, что я забыл.

Понял я, что в детстве снег пушистей,
зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней,
сколько раз любили в жизни мы.

Понял я, что тайно был причастен
к стольким людям сразу всех времен.
Понял я, что человек несчастен,
потому что счастья ищет он.

В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь,
потому и видит глубоко.

Счастье — словно взгляд из самолета.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то —
горе человека не предаст.

Счастлив был и я неосторожно,
слава Богу — счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно,
хорошо, что мне не удалось.

Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки,
потому что счастья не ищу.

Мне бы — только клевера сладинку
на губах застывших уберечь.
Мне бы — только малую слабинку —
все-таки совсем не умереть.

Не исчезай… Исчезнув из меня,
развоплотясь, ты из себя исчезнешь,
не мне — себе навеки изменя,
и это будет низшая нечестность.

Не исчезай… Исчезнуть — так легко.
Воскреснуть друг для друга невозможно.
Смерть втягивает слишком глубоко.
Стать мертвым хоть на миг — неосторожно.

Не исчезай — забудь про третью тень.
В любви есть только двое. Третьих нету.
Чисты мы будем оба в Судный день,
когда нас трубы призовут к ответу.

Не исчезай… Мы искупили грех.
Мы оба неподсудны, невозбранны.
Достойны мы с тобой прощенья тех,
кому невольно причинили раны.

Не исчезай. Исчезнуть можно вмиг,
но как нам после встретиться в столетьях?
Возможен ли на свете твой двойник
и мой двойник? Лишь только в наших детях.

Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
На ней моя судьба — я в это верю.
Тем и страшна последняя любовь,
что это не любовь, а страх потери.