Евгений Евтушенко - Окно выходит в белые деревья...

Ничто не сходит с рук:
ни самый малый крюк
с дарованной дороги,
ни бремя пустяков,
ни дружба тех волков,
которые двуноги.

Ничто не сходит с рук:
ни ложный жест, ни звук —
ведь фальшь опасна эхом,
ни жадность до деньги,
ни хитрые шаги,
чреватые успехом.

Ничто не сходит с рук:
ни позабытый друг,
с которым неудобно,
ни кроха муравей,
подошвою твоей
раздавленный беззлобно.

Таков проклятый круг:
ничто не сходит с рук,
а если даже сходит,
ничто не задарма,
и человек с ума
сам незаметно сходит…

Травка зеленеет,
солнышко блестит.
Боль моя умнеет —
громко не грустит.

Сосны шелушатся.
Время, стало быть.
В это не вмешаться,
не остановить.

Старый мой товарищ,
ты со мной давно
в споры не встреваешь —
просто пьешь вино.

Я ценю за это
доброту твою.
Никаких советов
тоже не даю.

Если в жизни туго,
поучать грешно.
Улучшать друг друга —
это же смешно.

Что-то не свершилось,
нам обоим снясь,
и отшелушилось
незаметно с нас.

Что тебя так давит,
что невесел, квел?
Шелуха спадает —
остается ствол.

Есть еще опушки,
где грибов не счесть.
Есть Россия, Пушкин,
наши дети есть.

Есть на соснах белки,
солнышко в окне,
что-то на тарелке
и чуть-чуть на дне.

В мире, нас отуманившем
рознью, будто бы одурью,
быть со старым товарищем —
как вернуться на Родину.

Мы друг друга не предали,
хоть и жили так розно.
Две судьбы — две трагедии.
Все трагедии — сестры.

Ты сутулый и худенький.
Ты, как я, безоружен,
и прекрасен на кухоньке
холостяцкий наш ужин.

Никакая не исповедь,
никакая не проповедь.
Просто все можно высказать,
надо только попробовать.

Я гляжу на товарища
с чистотой изначальной.
Для других — тарабарщина —
разговор двупечальный.

Дружбу мы не утратили,
хоть и было нетрудно.
Миллионы приятелей
означают — нет друга.

Зрелость зряшно не мечется.
Кто созрел, тот не алчет
мыслить слишком космически,
словно мальчик-глобальчик.

Что глобальничать суетно,
шумно, вроде Петрушки?
Как-то хочется сузиться
до огромности дружбы

не с абстрактною вечностью,
не с абстрактным земшаром,
не вообще с человечеством,
а с товарищем старым.

И среди всякой низости,
изощренно лукавой,
чувство истинной близости
несравнимо со славой.

В дружбе не надо пешек,
в дружбе не надо ферзей,
но танцевать, как от печек,
надо всегда от друзей.

И безо всяких «надо»,
просто, без ничего,
дружба — не чувство стада, —
чувство себя самого.

Люди сильны друг другом.
Да не обманет их
лезущий вверх по трупам
бывших друзей своих.

Люди сильны друг другом.
Чтобы с друзьями срастись,
не обязательно цугом,
холкою в холку плестись.

Люди сильны друг другом,
спаянностью несходств,
а не безличным хрюком, —
ибо они не скот.

Люди сильны друг другом,
так, словно Севером — Юг,
так, словно пахарь — плугом,
так, словно пахарем — плуг.

Люди сильны друг другом.
Что равнодушья мерзей?
Люди сильны испугом
вдруг потерять друзей.

В битвах и перед казнью
или на Млечном Пути
люди сильны боязнью
в чем-то друзей подвести.

В лица друзей каменья —
это по морде себе.
Люди сильны неуменьем
друга предать в беде.

Сколько утрат у России, —
водкою их не запить!
Люди сильны бессильем
мертвых друзей забыть.

Возле гагринского пыльного сквера,
возле гипсового старца-пионера,
в автомате: «Приезжай, ты слышишь, Вера?»
телефон целуя — странная манера! —
этот пьяный гражданин кричал, хрипя.

Брел я ночью и шептал у поворота,
заглядевшись на рубины самолета:
«Пусть ко мне приедет вера во что-то,
пусть ко мне приедет вера в кого-то,
пусть ко мне приедет вера в себя».