Юрий Кублановский - В световом году - стихотворения

Опасно гребущему против теченья
не верить в значение предназначенья.

Он всё, что поблизости и вдалеке,
не плотно, но жадно зажал в кулаке.

Видения потустороннего мира
пожутче заточек дантиста Шапиро.

А то поснимали в теньке пиджаки
и хавают ханку, галдя, мужики.

Зачем стихотворца будить на скамейке
ударом под дых, как бомжа в телогрейке —

ему, наставляя в таинственный путь,
так много вложили в стесненную грудь.
………………………………………………..
В Тавриде спелее кизил на пути, и
еще родовитее из Византии

шиповник на склонах пригретых, пока
мгновенный потоп не вспорол облака.

Коснея в упрямстве своем торопливом,
не мни испугать меня скорым разрывом.

Как вихрь, пробежавший по водам, затих
я, медиум тайных движений твоих.

…Вот и лезет в голову всякий бред,
раз учебник в кляксах, а сам под паром.
Говорят, что скоро тому сто лет,
как однажды, прея за самоваром,
на подпольной хазе хмыри и хрыч
обсуждали самый больной вопрос,
но неожиданно отрубил Ильич:
«Победим сегодня, раз завтра поздно!»
Усомнился кто-то: а вдруг прокол? —
покачнувшись даже на табуретке.
Оказалось, все-таки прав монгол
в жилетке.

И летит — и этот полет полог —
над щебенкой вымершего бульвара
перепончатый золотой листок,
словно оторвавшийся от пожара.

Спроси, притворившись немою,
у ветра, чья тяга вольна,
почто в неприступную хвою
березы лоза вживлена,
горящая тихо, продольно;
а вдруг в приозерном логу
ей — больно
и холодно на берегу.

…Чего ж заждалась, не спросила?
Быть может, сквозь влажную пыль
то золотоносная жила
мурановских приисков иль
нездешней красой леденящих,
чья недорастрачена мощь,
а значит, тем паче пропащих
распадков михайловских рощ.

Над садом, подлеском с рябиной
в скукоженных комьях кистей
усадебный ворон былинный
судьбинно скликает гостей.
Не там ли созрело, а после
упало державное вмиг
зеленое яблоко — возле
обтянутых кожею книг?

…Приблизив к раскрытым — слезами
наполненные глаза,
счастливцы, смотрели б часами,
что грешники на образа,
как, строя читателю куры,
бахвалится древком с косой
костлявая — в нетях фактуры
старинных страниц с рыхлотцой.

В бревенчатой горнице пакля
неправдоподобно свежа
и — лезвием пахнет
с наборною ручкой ножа.
О, всё отражающий, кроме
реальности, тусклый овал
настенного зеркала — в доме,
где кто-то до нас побывал,

в еще не рассохшейся раме,
подобной тугим обручам,
мы верим твоей амальгаме
и честным беззвучным речам.
Шагнуть — и сторицей
ответят с другого конца
разбуженные половицы,
и дверь, и ступенька крыльца…

Озолотись, обрадовал
клен, а теперь как быть —
столько листвы нападало,
некуда и ступить.

С радужными прожилками
окна — уже к зиме.
Томики со страшилками
По или Мериме.

Новый настал миллениум.
Только ведь в холода
в отчем твоем имении
всё еще прежний, да?

Лучше бы нас не трогали,
был же когда-то встарь
у персонажа Гоголя
собственный календарь.

…Ежась, добудешь байковый
с темной искрой халат.
Станут синицы стайками
склевывать всё подряд,

пленницы нежной хвори и
могут в её плену
запечатлеть в истории
наше на глубину

сумерек погружение,
где началось как раз
броуново движение
будущих снежных масс.

Ивы ищут зеркального броду,
их русалочья тяга слепа.
И в слоистую сыплется воду
световая — сквозь гривы — щепа.

Провожальщицы конных и пеших,
словом, всякого, кто тороплив,
жены-ивы с куделью затлевших
и прилежно расчесанных грив.

Раннемартовской постной триоди
шепоток, наставляющий в путь
крестный — ивы в который проводят
по колено, по пояс, по грудь…