Лев Мей - Стихотворения

Но… Максимилла встретилась ему,—
И полюбил дикарь неукротимый,
И позабыл про Альбион родимый.
Суровый, равнодушный ко всему,
Что привлекало в городе всесветном,
В приемной у красавицы своей
Он сторожем бессменным, безответным
Встречал толпы приветливых гостей.
К нему привыкли, звали Геркулесом —
Он молча улыбался каждый раз
И не сводил с квиритки юной глаз.
И вот, в укор искателям-повесам,
Он предпочтен и полюбился ей
Отвагою и дикостью своей.

Однажды кесарь новую поэму
Читал у Максимиллы; тесный круг
Ее друзей и молодых подруг
Внимал стихам, написанным на тему:
«Сапасе parturiens» [6]. Он читал
И с каждою строкой одушевлялся;
Под льстивый шепот сдержанных похвал
Гекзаметр, как волна, переливался…
Вдруг, на одной из самых сильных фраз,
Раздался храп заснувшего Генгита!
Приличье, страх — всё было позабыто,
И громкий хохот общество потряс:
Заслушавшись стихов поэмы чудной,
Британец спал спокойно, непробудно.

В душе Нерона вспыхнула гроза:
Он побледнел; виски налились кровью;
Под бешено нахмуренною бровью
Метнули искры впалые глаза,
И замер на устах оледенелых
До половины вылившийся стих,
И вздрогнул круг гостей оцепенелых;
Но быстрый гнев еще быстрей затих.
«Живи вовеки! — молвит Максимилла.—
Напрасно, кесарь, рассыпаешь ты
Пред варваром поэзии цветы:
В нем духа мощь убила плоти сила…»
Нерон смеялся, варвара обнял
И тут же всех присутствовавших звал
К себе на пир…

Давно пируют гости;
Давно в крат е рах жертвенных вино
Пред статуи богов принесено
И р о злито рабами на помосте;
Давно и навык и талант прямой
В науке пиршеств поваром показан;
Давно и пес цепочкой золотой
К тяжелому светильнику привязан…
Нерон дал знак — и с озаренных хор
Певцов лидийских цитры зазвучали,
И стройный гимн пронесся в пирном зале.
Блеснул победно Максимиллы взор,
И, от бессильной зависти бледнея,
Потупила глаза свои Поппея.

Клир воспевал царицу торжества,
Любимицу младую Аполлона,
Сошедшую на землю с Геликона.
Пропетый гимн придворная молва
Приписывала кесарю негласно,
И, как ни скромен автор гимна был,
Но дружный хор приветствий шумных ясно
Венчанного поэта обличил.
Нерон едва приметно улыбался
И лиру приказал себе принесть:
Сам Аполлон, прекрасной музе в честь,
Хвалебный гимн пропеть намеревался.
Всё смолкло, словно гений тишины
Слетел в чертог на первый звук струны.

Нерон запел… Отчетливый, могучий
И гибкий голос кесаря звучал,
Гремел грозой, дрожал и замирал
В мелодии менявшихся созвучий.
В них слышались кипучая борьба
И мощный отзыв непреклонной власти,
И робкая, покорная мольба,
И плач, и смех, и тихий ропот страсти…
Певец умолк, а все еще вокруг
Ему внимали в сладком умиленье…
Но миг один — и всё пришло в волненье,
И весь чертог заколебался вдруг
Под непрерывный гром рукоплесканий,
Восторженных похвал и восклицаний.

В разгаре пир. Меняются чредой
Неслыханно-затейливые блюда;
Финифтью расцвеченная посуда
Везде блистает грудой золотой;
Прельщая вкус и удивляя взоры,
Обходят избалованных гостей
Заветные пот е ры и амфоры,
Бесценные и редкостью своей,
И нектаром, заботливо храненным:
Спокойное фалериское вино
Библосским искрометным сменено,
Библосское — хиосским благовонным,
Хиосское — фазосским золотым,
Фазосское — коринфским вековым.
Шумнее пир, смелее разговоры,

Нескромней смех, живей огонь очей…
Одни в толпе ликующих гостей,
Потупили задумчивые взоры
Поппея и Софоний-Тигеллин;
На их челе сомнение, забота
И тайный страх… Но Рима властелин
Софонию шепнул украдкой что-то,
А на Поппею бросил беглый взгляд —
И лица их мгновенно просветлели…
Меж тем тимпаны, трубы и свирели,
И струны лир торжественно гремят,
И резвый рой менад гостей забавит,
И хор певцов царицу пира славит —

Красавицу, богиню из богинь…
Уж з а полночь… Гостей не потревожа,
Поппея тихо поднялася с ложа
И, скрытая толпой немых рабынь,
Скользнула незаметно из столовой.
Но видел всё внимательный Нерон:
Он также встал, нахмуренный, суровый,
И также вышел из чертога вон,
Безмолвно опершись на Тигеллина,
И двери затворилися за ним…
Переглянулись с ужасом немым
Все гости по уходе властелина…
Вдруг затрещал над ними потолок,
И Флора уронила к ним цветок.