Геннадий Алексеев - Стихотворения

Он устал искать и разлюбил ее.

Она ему простить этого не может.

Подходя к музею, я замечаю толпу людей, которые живут.

Блуждая по музею, я гляжу на лица людей,

которые жили когда-то.

Выходя из музея, я думаю о людях,

которым еще предстоит жить.

Покинув музей, я вспоминаю о людях,

которых трудно заставить жить — их упрямство неодолимо.

г

Человек спокоен, вполне спокоен.

Душа его безмятежна.

Но вот возникает в ней легкое движение.

Человек уже неспокоен, человек нервничает, человек волнуется,

человек уже разволновался. Все в нем кипит, все в нем бурлит, все в нем бушует.

Целая буря в его душе, целая буря!

Страшно смотреть на человека, страшно!

Успокойся, дорогой человек, успокойся!

Постепенно, понемногу, полегоньку буря стихает.

Человек спокоен, опять спокоен.

Только где-то по краям его души еще что-то плещется и колобродит, что-то колеблется и дрожит.

Хорошо,

что человек успокоился!

и вдруг снова буря,

снова ураган в душе человеческой и снова деревья в ней гнутся до земли и падают,

вырванные с корнем!

Дайте человеку пузырек с валерьянкой — нервы у него шалят.

Охота на химер запрещена, но браконьеры всегда найдутся.

Однажды в лесу я наткнулся на мертвую химеру.

Она была огромна и несуразна.

У нее было множество конечностей, но не было головы, совсем не было головы, не было даже намека на голову.

«Бедняжка!— подумал я.—

Эти браконьеры, не разбираясь, палят во все живое, во все, что с головой, и во все безголовое.

Хорошо бы,— подумал я,— написать стишок

и срифмовать химеру с браконьерами, хорошо бы в этом стишке изобразить охоту браконьеров, хорошо бы

описать мертвую безголовую химеру, изрешеченную пулями жестоких браконьеров».

Впрочем,

вряд ли кто поймет меня правильно, вряд ли кто поверит, что у нее не было головы, совсем не было головы.

Вряд ли кто поверит,

что даже малейшего намека на голову

у нее

не было.

Џ

Эта морда

явно просит кирпича.

Она ухмыляется, щурит глазки

и спрашивает меня сквозь зубы:

— Читал ли ты Ницше, кореш?

— Вы меня простите,— говорю я морде,-

но я должен плюнуть в вас,

потому что поблизости нет кирпичей

а тот запас,

который я таскал в карманах, уже кончился.

— Шалишь, паря,— говорит морда,— ищи кирпич,

ищи не ленись!

И чтобы красивый был, красненький!

ШУТ

Шут!

Шут!

Шут!

Тут шут!

Шута поймали!

Пошути, шут,

по шутовству соскучились! Посмеши, шут,

по смеху стосковались!

Тащите сюда

всех царевен-несмеян! Ведите сюда

всех зареванных царевен!

Шут!

Шут!

Шут!

А шут стоит весь бледный, и губы у него трясутся.

џ Џ Џ

Они меня недолюбливают, и я их — тоже.

Но непонятно почему.

— Ты же человек,—

говорят мне они,-

и мы люди.

Все мы люди-человеки, так в чем же дело?

Действительно,

они вроде бы люди,

и я вроде бы человек.

В чем же, черт возьми, дело?

Неужто

они все же люди, а я

не совсем человек?

Неужто

я все же человек, а они

не вполне люди?

Неужели

и они не совсем люди, и я не вполне человек?

Неужели

мы так жестоко заблуждаемся? 140

БЕЛАЯ НОЧЬ

Белая ночь

стоит спиной к городу

и что-то жует-

уши у нее шевелятся.

Пожевала и обернулась — смотрит на Тучков мост и облизывается, как кошка, как большая серая кошка.

Только у кошек уши не шевелятся, когда они жуют.

Только невежливо стоять спиной к городу

так долго.

Только непонятно,

почему она уставилась на Тучков мост, совершенно непонятно.

1

Вхожу в огромный дворец, прохожу анфиладой прекрасных залов и вижу женщину красоты непомерной.

Ведь это же Клеопатра!

Она подходит,

Целует меня в щеку и что-то говорит по-древнегречески. Но древнегреческого я не знаю. Как глупої

Тогда она

что-то говорит по-древнеегипетски.

Но древнеегипетского я и подавно не знаю.

Какой конфуз!

Тогда она

говорит мне что-то по-латыни.

А по-латыни я не понимаю ни слова.

Какой позор!

Но тут она произносит по-русски:

— Здравствуйте, мой дорогой!—

И я просыпаюсь от изумления.

2

Что мне ее золотые запястья!

Что мне ее сердоликовый пояс!

— Дура!— крикну я ей

со злостью.—

С кем связалась!

Твой Антоний тюфяк, слюнтяй, размазня!

Тряпка он, твой Антоний!

— Конечно, дура,— согласится она