Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных

А стихи, наконец,
это слабость, а не озаренье,
чем печальнее, тем откровенней.
Ты прости мне, отец,

но, когда я умру,
расскажи мне последнюю сказку
и закрой мне глаза — эту ласку
я не морщась приму.

Отнеси меня в лес
и скажи, в оправдание, птицам:
«Он хотел, но не мог научиться
ни работать, ни есть».

Договоримся так: когда умру,
ты крест поставишь над моей могилой.
Пусть внешне будет он как все кресты,
но мы, дружище, будем знать с тобою,
что это — просто роспись. Как в бумаге
безграмотный свой оставляет след,
хочу я крест оставить в этом мире.
Хочу я крест оставить. Не в ладах
я был с грамматикою жизни.
Прочел судьбу, но ничего не понял.
К одним ударам только и привык,
к ударам, от которых, словно зубы,
выпадывают буквы изо рта.
И пахнут кровью.

Внезапный ветр огромную страну
сдул с карты, словно скатерть, — на пол.

Огромный город летом — что костер,
огонь в котором — пестрая одежда
и солнце. Нищие сидят
на тротуарах в черных одеяньях.
И выглядят как угли. У девчушки
на голове алеет бант — она
еще немножко тлеет. Я ищу
в пустом кармане что-то — может, деньги
для нищих, может, справку в небеса,
где сказано, что я не поджигатель.
…А для пожарника я просто слаб.

Фонари, фонари над моей головой,
будьте вы хоть подобьем зари.
Жизнь так скоро проходит — сказав «Боже мой»,
не успеешь сказать «помоги».
Как уносит река отраженье лица,
век уносит меня, а душа
остаётся. И что? — я не вижу конца.
Я предвижу конец. И, дыша
этой ночью, замешанной на крови,
говорю: «Фонари, фонари,
не могу я промолвить, что болен и слаб.
Что могу я поделать с собой? —
разве что умереть, как последний солдат,
испугавшийся крови чужой».

Россия, шолом!
Родная собачья Россия!
Любил бы — пожалуй,
писал, как положено, кровью.
Я вовсе не тонок,
я просто чертовски бессилен.
Любить тебя надо
огромной животной любовью.
Я вскрыл тебя, словно
консервную банку, и губы порезал.
Звезды, как рыбы,
плавали в луже — лови их руками.
И плыли созвездья.
Ах, все ты — одно отраженье:
люди, собаки, поэты
и братья с врагами.
Как часто снега уносят,
сползая в бескрайность,
тебя, словно скатерть —
вчерашний несъеденный ужин.
Мне завтрак не нужен.
Как часто пернатая стая
туда улетает.
И он мне до боли не нужен.
Ты вся из контрастов.
Медальные шеи бульдогов.
В лишайных дворнягах
нет шерсти на шапку. Мне очень
хочется быть
полуспившимся собаководом —
выгуливать пресные слезы
на впадинах щечных.
Шолом же, Россия!
Царицы, разбойники, тройки.
Как пиджак — наизнанку
выверни ржавые дали.
Гляди, утопили щенят
на шикарной помойке.
Нас слезы не душат.
И нас с тобой завтра не станет.

Новый год. На небе звёзды,
как хрусталь. Чисты, морозны.
Снег душист, как мандарин
золотой. А тот — с луною
схож. Пойдёшь гулять со мною?
Если нет, то я один.

Разве могут нас морозы
напугать? Глотают слёзы
вдоль дороги фонари,
словно дети, с жизнью в ссоре.
Ах, не видишь? что за горе —
ты прищурившись смотри.

Только ночью Новогодней,
друг мой, дышится свободней,
ты согласна? Просто так
мы пойдём вдоль улиц снежных,
бесконечно длинных, нежных.
И придём в старинный парк.

Там как в сказке: водят звери
хоровод — по крайней мере,
мне так кажется — вокруг
ёлки. Белочки-игрушки
на ветвях. Пойдём, подружка.
Улыбнись, мой милый друг.

Разве только ангел на четыре слова
спустится с небес.
Я, со стуком в двери спутав стук больного,
выхожу в подъезд.

И дитя осенней, старой и печальной,
кинутой звезды
допивает что-то из груди стеклянной,
но глаза чисты.

«Здесь бывал такой-то, «Лена любит Любу»,
«Некто Цой всегда…»
Только ночью вижу тех, кто здесь не будет
больше никогда.