Александр Ермаков Зильдукпых - Манна

Несмотря на вескую угрозу,
Многим захотелось быть в чертях,
Выпить на банкете больше дозы
И стоять на крепеньких рогах,
Ведьму щекотать косматой шерстью
И стучать копытом по полам,
И хвостом махать, как – будто плетью,
Разойтись затем по номерам.

Ленин вдруг подумал: «Искушенье.
Он и здесь способен погубить.
Где набраться силы и терпенья,
Чтоб до пробуждения дожить?»
От копыт с рогами отказался,
Отмахнулся, в черти не пошёл.
Дьявол его воле удивлялся:
«Да, орешек крепкий, не осёл. —
И добавил своре всей погромче,
И довольно так захохотал. —
Этой лунной ночью я ваш кормчий!
Подлетаем, скоро будет бал!
Только одному награда светит.
Королевы бала голова
Самого достойного приметит.
Так что не скупитесь на слова.
Только одному из вас престало
Королевой бала обладать!
Но кого возьмёт хозяйка бала,
Даже я не в силах разгадать.
Так что комплименты вспоминайте,
Анекдоты. Только не молчать.
Сладкую поэзию читайте,
Не давайте девушкам скучать».

Пугачёв с компашкой закричали:
«Мы в отказе! Настроенья нет!
Мало мы их за борт побросали?!
Можно мы без танцев на банкет? —
Бросил Пугачёв. – Хоть наши рёбра,
Но частенько мужиков хитрей!
Много их таких с глазами кобры.
И частенько жалят ос больней.
Господа, в пример моя сеструха —
Это Тараканова княжна!
Но в сетях обмана словно муха
Безнадёжно канула она».
«Да, была способна самозванка!» —
Гордо дьявол на лету сказал.
Это он завысил даме планку,
На престол российский указал.
Интересно было с ней возиться
И легенду даме сочинять,
Показал ей Ватикана лица.
Было интересно наблюдать,
Как честолюбивое созданье
Сможет свои крылья опалить,
Авантюрным грея дух желаньем —
Матерью – царицей вскоре быть…
Но плутовку чувственность сгубила,
Женское начало. И она
Видного красавца полюбила,
В своих планах стала не одна.
Бравый фаворит Екатерины
Вскоре самозванке подарил
Слово верным быть, а также сына.
Что поделать – на работе был.
Так и родила потом в темнице,
Проклиная царского орла.
Фаворит докладывал царице:
«Больше не опасна – умерла»…

Обогнали альбатроса с чайкой.
Вновь зигзаг, вновь изменили курс.
Вот летит голов девичьих стайка,
У одной на щёчке был укус.
Тут Ильич спросил: «О, что за шутки?
Кто тебе принёс такую боль?»
Плакала она: «Прошли лишь сутки.
Грустная история. Изволь. —
Хороша была собой шатенка,
Ровный носик, серые глаза. —
Вы мои не видели коленки! —
И сверкнула на щеке слеза. —
Это муж довёл меня до ручки,
Зверством и садизмом истрепал,
Бил, кусал и называл лишь сучкой,
Всю меня злодей измордовал.
Лопнуло терпенье и на рельсы
Положила голову в слезах.
Лучше пусть меня обнимут бесы,
Чем ходить живою в синяках!»

«Дамочки, вливайтесь, слёз не надо! —
Дьявол сделал нежный голосок. —
Ждут вас кавалеры и награды,
И речей прелестных сладкий сок!
Выбирайте голову любую,
Чтоб не скучно было вам кружить,
Забывайте боль свою мирскую,
Как вам горько приходилось жить.
Льва Толстого мысли повлияли?
Глубоко он в душу вам копнул.
Все, небось, Каренину читали?
Реализмом к рельсам подтолкнул.
Знаю – знаю, это даже модно —
По – толстовски жизни отомстить,
За любовь несчастную свободно
Голову на рельсы положить.
Иль срамной болезнью заразившись,
В страхе что подумает отец,
И на мир жестокий обозлившись,
Вы трагичный выбрали конец»…

«Можно этой ночью буду с вами?» —
Это был шатенки голосок.
Улыбалась влажными глазами.
Отказать Ильич уже не мог.
«Как зовут вас?» – «Людочка, Людмила.
Жаль, уже укус мне не убрать».
«А меня Владимир». – «Очень мило.
Разрешите вас поцеловать?
Что же вы, Володя, не упрямьтесь.
Вы один сочувствуете мне.
Да расслабьтесь вы, не напрягайтесь!» —
И губами впилась в вышине…

Поцелуй был чувственным и нежным,
И приятным как лебяжий пух,
Тёплым, продолжительным и свежим,
Что Ильич растаял и потух.
Он шепнул ей: «Людочка, ну что вы?
Вы марксиста сводите с ума.
Словно в первый раз. Даю вам слово».
«Я, Владимир, чувствую сама.
Можно мне ещё? Не будет хуже».
«Ой, щекотно, Люда, закричу!»
Всё, что не досталось в жизни мужу,
Вся любовь досталась Ильичу.
И щекой укушенной прижалась
К Ильича щетинистой щеке,
И в полёте мило улыбалась,
И стучала венка на виске.
Ленин это чувствовал, заметил:
«Странно. Сердца нет, а пульс стучит.
Нет его прекраснее на свете!
Были бы тела, могли быть дети.
Как приятен сон и мысли эти!
Этот пульс о многом говорит.
Может это фокусы какие?
Может это Павлова рефлекс?»