Константин Ваншенкин - Прикосновенье

Погладила утром белье,
Усердно умылась.
Однако в движеньях ее
Сквозила унылость.

Спокойна и даже мила,
Прилежно оделась.
В лице и фигуре была
Заметна несмелость.

На каждом иная печать:
У тех облегченность,
У этих любовь обличать,
А здесь — обреченность.

А как бы все славно велось,
Когда б ее сбросить,
Пока еще русых волос
Не тронула проседь.

Нас желтым светофором отсекло,
Нас отсекло ударом светофора.
Сквозь ветровое мокрое стекло
Смотрю, какая вам дается фора.

Как ваши тормозные огоньки,
Чья жизнь для нас совсем уже чужая
Недолго тлеют, словно угольки,
Навек в дожде и мраке исчезая.

Но кто вы мне, чтоб я жалел о вас,
От вас не получая даже вести!
Хотя в недавний миг, почти сейчас,
Как равные, мы были с вами вместе.

Пошел с твоей легкой руки
Тот слух, что, жестоко рассорясь,
Вы стали теперь далеки,
Как Южный и Северный полюс.

На все повторяют лады
Наивную версию тут же.
Но ведь одинаковы льды.
Полярные ночи и стужи.

Нарастающей волною,
Словно вывешен приказ,
Вышли женщины весною,
Обнаружились при нас.

И на зависть
Всем богиням,
И на радость
Всем разиням,
На крыльце или в окне
Возникали в чем-то синем —
Просто в синем-синем дне.

Переодевалась у окна, —
Непонятно, что ее тянуло,
Только, обнаженная, она
Подходила, платье взяв со стула.

Ей бы отдалиться в глубину
Комнаты — о скромности забота, —
Но ее к широкому окну
Словно бы выталкивало что-то.

Женщины столь странная черта —
Безразличной смелости минута.
Но она спокойна и чиста,
И не предназначена кому-то.

Всю себя сиянию открыв,
Движется в задумчивости вроде.
Острый неосознанный порыв —
К листьям, свету, воздуху — к природе.

Полотно стояло у стены,
По нему синела эстакада.
Стекла были вкось освещены
Вспышками далекого заката.

На полу лежал батальный лист,
А еще — чего не показали —
Несколько похожих женских лиц
С влажными губами и глазами.

Как будто бы с картины Грабаря,
Голубизна ударила большая.
Друг другу ничего не говоря,
Они стояли, головы сближая.

Ко лбу ее он так прижал свой лоб,
Что для нее слились его два глаза.
А где-то далеко, над синью снежных троп,
Звучала недосказанная фраза.

Темнея колонной ствола
Над крышей из толя,
Огромная липа спала,
Как принято, стоя.

Был весь ее облик суров, —
Плыл полдень, рассвет ли,
Чернели подобьем стволов
Вершинные ветви.

Но в память давнишних побед
Двухсотой весною
Вдруг выгнала гибкий побег
Над самой землею.

И были листочки на нем
Свежи и пахучи,
Мерцали зеленым огнем
Лишь каплю похуже.

Но в грозных законах родства
И вешнего сока
Шумела другая листва
Уж больно высоко.

«Сквозь цветение и вьюгу,
Среди лета и зимы,
Пребывание друг другу
В этом мире скрасим мы»…

Услыхала, обернулась,
Ровным взором повела
И согласно улыбнулась.
Ничего не поняла.

Эта женщина, здесь, на углу,
Так ступает по каменным плитам,
Будто где-то она на балу,
В звуках музыки, в платье открытом.

Выделяясь сиянием глаз,
Мысль, быть может, лелеет благую.
И рассеянно смотрит на вас,
Принимая себя за другую.

У нее точеные лодыжки,
Стан прямой и гибкий, как лоза.
Но ее ладошки как ледышки,
И совсем холодные глаза.

Дремлют отопленья батареи,
Вялостью предзимней только злят.
И сидит она, ладони грея.
Ну а кто согреет этот взгляд?

По виду — словно горсть
Рассыпавшихся бусин,
Просвеченный насквозь,
Крыжовник был так вкусен.
Не к чаю, не в дому —
В саду, в конце дорожки,
Протянутый ему
На маленькой ладошке.