Константин Ваншенкин: Прикосновенье

Напился, закурил устало.
Она глядит на синий дым.
Муж у нее чудесный малый,
Ей хорошо, должно быть, с ним.

Бойцу ж ни холодно, ни жарко,
Его-то дело — сторона.
Вот разве что немного жалко
Бойцу, что замужем она.

Меня ротный тогда с эшелона
Лишь на сорок минут отпустил.
Я бежал вдоль осеннего склона
По грязи, выбиваясь из сил.

Неужели возможное дело,
Что когда-то гуляли мы тут?
В голове неотступно сидело:
«Добегу за пятнадцать минут.

И — обратно! И там еще десять,
Чтоб в глаза посмотреть и обнять,
Чтоб шинель свою снять и повесить,
И надеть ее тут же опять…»

Вдруг душа моя ахнула тонко —
Я увидел: напротив окна
На веревке сушилась кофтенка, —
В ней со мною гуляла она.

Но едва я отбросил калитку,
Голос радости, дрогнув, замолк —
Походя на стальную улитку,
На дверях притаился замок.

И глазам своим бедным не веря,
Так он больно меня обижал,
Я подергал беспомощно двери
И вкруг дома пять раз обежал.

И опять — по тому же маршруту,
По грязи, выбиваясь из сил.
И явился минута в минуту,
Так, что ротный меня похвалил.

Мелкий дождик туманил округу,
Уплывал, уменьшаясь, вокзал.
Своему закадычному другу:
«Повидались», — я громко сказал.

Лег на нары зализывать рану,
Утешая себя: «Не беда!
Будет случай — заеду, застану…»
Больше там не бывал никогда.

Вытаскивал тайком, —
Что ж, дело молодое, —
Бидоны с молоком
Вечернего надоя,

Что часто, от тепла,
В колодец опускали.
А ночь уже текла
Из притемненной дали.

Горели под луной
Бидонов белых слитки.
Под крышкой ледяной
Вверху густели сливки.

Девчонок городских
Во тьме светились лица,
И он, жалея их,
Велел не торопиться.

Мерцали небеса,
Поистине бездонны.
Лишь через полчаса
Он опускал бидоны.

Все было оттого,
Что шла война на свете.
Дружков — ни одного,
Одни подружки эти.

Плыла луна в кольце,
Под ней плыла поляна.
Был отпуск при конце,
И подживала рана.

В военный год, средь снежной дали,
От станции за три версты,
Мать наливала — вмиг съедали.
Тарелки были вновь чисты.

Вставали — труженики тыла, —
Их обогреть и накормить
Ей нелегко в ту пору было, —
Легко посуду было мыть!

Все мне было обещано,
Лишь окончиться надо войне.
И любимая женщина
Стала изредка видеться мне.
Долго по свету рыская,
Лучше ты не найдешь все равно.
Смотрит близкая-близкая
И знакомая сердцу давно.

Утро брезжило раннее,
Над блиндажиком вился дымок.
Несмотря на старания,
Я лица ее вспомнить не мог.
Только помнил, что славная,
Улыбается, беды гоня.
Ну а самое главное —
Что без памяти любит меня.

Где-то на юге горела степь,
Где-то грустили поля об озими.
Город неведомый Кингисепп
Все-таки сдан в сорок первом, к осени.

Целый вагон командирских жен, —
Ах, как тревожно на новом месте им! —
Был оглушающе поражен
Этим, понятным лишь им, известием.

Выскочил враг к роковой черте,
Вдоль рубежей и редутных запаней,
И в западне оказались те,
Что оставались немного западней.

Каждый судьбу свою получал.
Сделавшись ко всему готовыми,
Плакали жены их по ночам,
Подозревая, что стали вдовами.

Поодаль бой гремел
В ночи, когда солдата
Внесли с лицом, как мел,
В землянку медсанбата.

Там знали, что к чему,
Все было наготове.
И сделали ему
Переливанье крови.

Смешалась эта кровь
С его остывшей кровью.
И шевельнулась бровь,
Да-да, он двинул бровью.

И отступила мгла,
Как видно, снова жил он.
А кровь быстрей текла,
Толчками шла по жилам.

А кровь уже неслась
В немыслимом потоке.
Жизнь захватила власть —
Порозовели щеки.

…Вот наступил черед,
Простился он с врачами
И поспешил вперед
С винтовкой за плечами.