Константин Ваншенкин - Прикосновенье

Впадала на миг в забытье,
Спала, упуская детали.
По мягкие губы ее
По-прежнему что-то шептали.

Уверенна, спокойна, величава.
Я не видал прекрасней и стройней.
Мы были с ней ровесники, но, право,
Я выглядел мальчишкой рядом с ней.

По своему особому порядку
Я действовал соперникам назло
И миновать старался танцплощадку,
Куда мою избранницу влекло.

Но не всегда мне это удавалось,
И я, вцепившись в крашеный барьер,
Следил, как в гуще танца удалялась
Она. А с ней курносый кавалер.

И так ее мне видеть было больно,
Кружащуюся с кем-нибудь вдвоем,
Что пережитки прошлого невольно
В сознанье проявлялися моем.

И я смотрел сурово и ревниво,
Горя в тревожном, мстительном огне,
Пока легко и чуточку лениво
Она не подходила и ко мне.

Тут марш взлетал под лиственные своды,
И шла она, сияющая вся,
А я шагал, на будущие годы
Предубежденье к танцам унося.

…Поверь, мне до сих пор это мешает,
Я словно бы испытываю гнет.
Когда тебя на танец приглашают,
Нет-нет, а что-то в сердце да кольнет…

А девушка давно меня забыла,
Да ей меня и помнить ни к чему.
Ведь сколько лет тогда нам вместе было,
Мне столько же сегодня одному.

Там окошко распахнуто в сад,
Ветки влажные в стекла стучат.
Там у лампы девчонка сидит
И в раскрытую книжку глядит.

А из сада, где глухо, темно,
Смотрит парень на это окно.
Песни девичьи где-то слышны,
Но они ему только смешны.

Оторвать он не в силах свой взгляд
От окошка, раскрытого в сад.
Ничего не случится у них.
Есть давно у девчонки жених.

Вот девчонка все книжки прочтет
И уедет к нему через год.
Будет хатка во мраке белеть.
Будет сердце у парня болеть.

День, проведенный с толком.
Посеребренный дол.
Сумерки над поселком.
Девушка. Волейбол.

Медленно звуки тают.
Около девяти.
Мяч, улетевший в аут…
Вместе за ним идти!

Ах, как я больно с ней прощался,
Щекой к ее щеке прижался
И лишь того не знал еще,
Как, слез моих не замечая,
Она, задумчиво скучая,
Смотрела за мое плечо.

Вдруг понял: разлюбила —
И в горестной тоске
Схватил перо, чернила
И вывел на листке:

«Нет, я не выясняю.
Прощаюсь, не звоня.
Я еду — дело к маю.
Ты вспомнишь ли меня?

Старуха мать согнется,
Предчувствуя беду.
Тайга за мной сомкнётся
Там, где в нее войду.

В лесном пожаре сгину,
Или потонет плот,
Сосной сломает спину,
Иль рысь меня порвет.

Паду во мхи сухие,
Заухает сова… » —
Ложились не мужские,
Просящие слова.

Жег его такой жестокий пыл,
Что, пройдя киоски все в округе,
Оп перо японское купил,
Чтоб писать уехавшей подруге.

Не наглец какой-нибудь, не ферт,
Отложив в задумчивости атлас,
Языком заклеивал конверт
И вздыхал, надписывая адрес.

Годовой разлукой удручен,
Призывая выдержку и бодрость,
Выводил поселок и район,
Ниже — соответственную область.

Улицу… В каком живет дому…
Шелестел он самопиской новой.
А в строке, помеченной — «Кому»:
«Дорогой Марусе Ивановой».

Ну а остальное — под замком:
Грусть и страсть, и вычерки, и брызги,
Ибо наш сочувственный закон
Охраняет тайну переписки.

Под тяжелой корягою
И узорами льда,
С бережками калякая,
Пробиралась вода.

А ручьи были ранними,
И уж больно горазд
Этот, чьими стараньями
Снежный рушился пласт.

Над округой промокшею,
В скорый путь торопя,
Потрясенно примолкшую,
Он окликнул тебя.

Но, захвачена зрелищем,
Улыбалась едва
Сладким замыслам, зреющим
В глубине естества.

Сказал: — Еще с тех пор… —
Ответила: — Я тоже… —
И глянула в упор,
Смущая и тревожа.

Дождинку стерла с губ,
Но не поцеловала.
Знать, кровь различных групп
В их жилах бушевала.