Николай Глазков - Избранные стихи

Тиховодная гладь, байдарка и прочее…
Впрочем, молодость хуже, чем старость.
А была очень умная лунная ночь,
Но дураку досталась.

Эта ночь сочетала прохладу и зной.
Тишь. Безлюдье. В байдарочном ложе я.
И чудесная девушка вместе со мной,
Изумительная, хорошая.

А вокруг никого, кто б меня был сильней,
Кто бы девушку мог увести.
И я знал, что очень нравился ей,
Потому что умел грести.

А грести очень я хорошо умел,
Но не ведал, что счастье так просто.
А весло ощутило песчаную мель
И необитаемый остров.

Эта ночь не моя, эта ночь его —
Того острова, где был привал.
А вокруг никого, а я ничего:
Даже и не поцеловал!

И такие волшебные звезды висят!..
Вместе с девушкой на берегу я.
И я знал, что ее упускать нельзя,
Незабвенную, дорогую…

Мне бы лучше не видеть ночью ее,
А бродить одному по болотам.
А вокруг никого, а я ничего…
Вот каким я был идиотом!

Несуразность этой параллели
Пусть простят мне господа философы.

Помнишь, в Третьяковской галерее
Суриков — «Боярыня Морозова»?

Правильна одна из двух религий,
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.

Он аскет. Ему не надо бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы,—
Он разут, раздет, но не простудится.

У него горит святая вера,
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.

Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..

Поезда отходят от платформы,—
Ему это даже не мерещится!..

На платформе мы. Над нами ночи черность
Прежде, чем рассвет прольется розовый
У тебя такая ж отреченность,
Как у той боярыни Морозовой.

Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…

У меня костер нетленной веры,
И на нем сгорают все грехи.
Я, поэт неповторимой эры,
Лучше всех пишу свои стихи.

От ерунды зависит многое —
И, верный милым пустякам,
Готов валяться я у ног ее
Из-за любви к ее ногам.

Она, единственная самая,—
Душе живительный бальзам,
Лишь на нее глядят глаза мои
Из-за любви к ее глазам.

Серый волк придушил овцу,
Но недолго жилось стервецу:

Резвый конь стукнул волка копытом -
И упал волк с хребтом перебитым.

Лев голодный бродил по оврагу,
Растерзал он беднягу-конягу.

Но охотник, отважный и ловкий,
Льва сумел подстрелить из винтовки.

Не считаясь с умом и талантом,
Укусил зверолова тарантул.

И овца, что шаталась без дела,
Вместе с травкой тарантула съела.

Но не видно конца кольцу:
Серый волк придушил овцу.

Не росли ни яблони, ни липы,
Потому что не было воды.
Началась потом дорога Рыбы
У Аральского и Кзыл-Орды.

Рыбок полосатых и усатых
Пассажирам продавали тут.
На полупустынных полустанках
Слышал я, колеса как поют.

Ночь прошла — безводная пустыня
Засияла солнцем и водой.
Началась тогда дорога Дыни
Или показалась мне такой.

Шумные арыки неустанно
Отражали знойные лучи.
На холмах зеленых Теплостана
Круглые росли карагачи.

Как жара и холод, свет и тьма,
Город резко надвое расколот.
Если посмотреть на все дома:
Старый город там и новый город.

Новый город, словно довод веский
Супротив экзотики багдадской.
Может быть, он среднеевропейский
Больше, нежли среднеазиатский.

Вызывали у меня доверье
Новые арыки, стены, крыши
И великолепные деревья,
Те, что этажей седьмых повыше.

И совсем, совсем иного сорта
Старый город глиняной глуши:
Не для красоты и не для спорта
На глазах у женщин паранджи!