Иван Рядченко - Время винограда

Слово мчится, ночь отбросив,
правдой ленинской сильно…

Пьер готовит бунт матросов
миноносца «Фоконо».

Рыжий Поль, горяч и весел,
вертит бунта колесо.
Клемансо теряет крейсер,
боевой «Вальдек-Руссо».

Только длинный Жак-служака
в красный бунт не вовлечен —
дома пять детей у Жака,
рисковать не может он.

Вдруг — к начальству.
Там матросу
предлагают папиросу,
тянут руку с огоньком,
угощают коньяком.

— Помоги, дружище, штабу!
— Что мне делать?
— Объясню.
Только выследи нам бабу,
что бунтует матросню…

— Что за это?..
— Франков куча.
Увольнение домой…—
Жак поднялся: «Вот так случай!
Шаг — и служба за кормой…»

Он детей в объятья схватит,
он прижмет к себе жену…
Так подумал, но некстати
громко бросил в тишину:

— Я, месье, вам не собака,
чтоб вынюхивать следы…
Дома пять детей у Жака.
Кулаки господ тверды.

Улыбаться Жаку трудно.
Замечают моряки:
длинный Жак несет вдоль судна,
как награду, синяки!

* * *
…Летит в пространстве шар земной,
волнуя облака.
И дождь, веселый и шальной,
пропахший хлебом и весной,
стучит в его бока.

Как брага, бродит месяц март
предчувствием цветов.
Того гляди, войдут в азарт
оркестры соловьев.

Вскричать бы:
— Время, подожди!
Цветы взойдут, маня…
Вы их, пожалуйста, дожди,
полейте за меня.

Смешной бутуз, чужой сынок,
пройдет в сиянье дня.
Его ты, добрый ветерок,
погладишь за меня.

Друзья! Пускай никто из вас
не проклянет Людей!
В Одессе — март,
и март сейчас
во Франции твоей.

Над полем там клубится пар,
весна спешит, как гость.
Отец твой — старый коммунар —
достал берет и трость.

На берег старою тропой
выходит, смотрит в ночь.
Он, как весну,
зовет домой
единственную дочь.

Но к морю синему, старик,
ты больше не спеши.
Во тьме металлом блещет штык,
сверкают палаши.

Не плакать, слышишь, обещай
не горбься у окна…
Црощай, отец!
И ты прощай,
родная сторона!

Палач прижмет приклад рукой,
палач неумолим…
Да будет, Жанна, род Людской
возлюбленным твоим!..

* * *
Лед обветренный на Дюке.
Вечереет.
Пуст бульвар.
Два матроса — руки в брюки -
изо рта пускают пар.

Пьер и Поль, забыв печали,
важным делом заняты:
на ветру бы не завяли
принесенные цветы.

Позавидуйте матросу,
поиспытуйте умы,
где достал он эту розу
посреди чужой зимы?

— Вот обрадуется Жанна!
Что же нашей Жанны нет?..—
Только роза, словно рана,
зажигается в ответ.

Облака текут, как лавы.
Алый отблеск
в облаках.
Отблеск смерти или славы?
Это черные зуавы
шьют в казарме
красный флаг!

* * *
Агенты контрразведки злы и рады.
Слезится ночь, как тысячи ночей.
У сумрачной кладбищенской ограды
наведены винтовки палачей.

Уже на время Жанна не богата.
Стучат затворы…
Что же вспомнить ей?
Синяк волны?
Кровоподтек заката?
Иль пожалеть о гибели своей?..

Рассвет придет, безудержен и розов.
Раздастся чей-то смех и плеск весла…
Ты лучше вспомни, что среди матросов
предателей разведка не нашла.

* * *
Так выпрями, Жанна,
избитое тело!
Почувствуй весну
сквозь морозную слякоть.
Славь красные флаги
за миг до расстрела…
«Огонь!!!»
…А теперь
разрешается
плакать.

Дрожащая капля
с забора слетела.
Проснулась пичуга.
Забрезжило где-то.
А кровь, покидая
остывшее тело,
течет
и вливается
в пламя рассвета.

То пламя не знает
бессилья и смерти.
Дрожат перед гневом народным
премьеры.
В Тулузе,
Тулоне,
Рошфоре,
Бизерте
идут к революции
Поли и Пьеры.

Бунтуют матросы.
Шумят командоры.
Наполнен эфир
перекличками раций.
С Одесского рейда
уходят линкоры
под слезы и жалобы
всех эмиграций…

Ах, Франция так далека
от России.
Ты, Жанна, в Одессе
родных не имела.
Сестрой мы назвали
тебя без усилий,—
дало тебе братьев
рабочее дело.

Тебе на прощанье —
томление почек.
Дыхание марта —
тебе напоследок…
За гробом идут
десять тысяч рабочих —
и стекла дрожат
в помещеньях разведок!..