Иван Рядченко - Время винограда

Существует без паролей,
регистрирующих книг
министерство тайных болей,
жарких радостей людских.

Нет столов, часов приема,
строголицых секретарш —
просто горесть там — как дома,
просто радость там — как марш.

Все построено на чуде,
и твердит толчками кровь:
«Рядом люди, рядом люди,
самый высший из даров!»

Не скупись и трать на это,
чтоб не скиснуть в забытьи,
невоенного бюджета
всевозможные статьи.

Даже если ты растратчик,
все отдал — не унывай:
пусть ревизия заплачет,
позавидует пускай!

Среди колосьев, под моторный рев,
как мамонты, вздымаются комбайны,
а крошечные зерна их трудов
в своей микровесомости глобальны.

Простые вещи — хлеб наш и вино,
они — цена страды обыкновенной.
Но шар земной,
как хлебное зерно,
улегся на ладони
у Вселенной.

Опять лучей слепящая игра.
Колокола тюльпанчиков по склонам.
Весна, как фронтовая медсестра,
спешит ко мне вся в белом и зеленом.

Ах, не спеши! Осколки не свистят
и кровь из жаркой раны не сочится.
Надежду, как гнездо для аистят,
в душе свивает радостная птица.

Бессонный дятел тикает в груди.
О цвет черешен, белизна весенья!
Я жду тебя, сестричка, приходи.
Ты — боль моя. И ты — мое спасенье.

Никого не стыжу,
никому не перечу.
Под июньскою синыо,
где птицы галдят,
выбегают цветы
человеку навстречу,
хоть садовник идет,
хоть моряк,
хоть солдат.

Где б ни рвали цветы мы
в теплице иль в поле,
я готов поклониться
ромашке простой
за умение скрыть
ощущение боли
и делиться с другими
своей красотой.

Тихо.
Парки нагие уснули,
обретя после боя покой.
Желудей маслянистые пули
понабросаны щедрой рукой.

С твоего ли, природа, согласья
замирает в фонтанах вода,
чтоб спокойно черты безобразья
мы увидели в ней иногда?

Эти голые черные сучья,
и корявая тяжесть стволов,
и сплетение веток паучье,
п холодная жесткость углов…

О, спасибо тебе за контрасты,
осень, так обнажившая пни!
Без тебя бы исчезли фантасты,
потускнели ярчайшие дни.

Обыкновенная листва,
она права, пока жива,
пока зеленая, как лето.
Ласкает глаз, и тень дает,
и обновляет кислород,
ста лет не требуя за это.

Обыкновенная листва
не знает дыма хвастовства,
не превращается в наседку.
Едва медовый летний зной
ее окрасит желтизной,
она не держится за ветку.

Шепнувши с шелестом «прощай»,
кружатся сотни рыжих стай —
и улетает с ними лето.
Обыкновенная листва!
Она жива, пока права
во имя будущего света.

Я, август, третий месяц лета,
пью синеву и солнце пью.
Я из плодов, зерна и света
материально состою.

Но тени туч грядущей бури,
птиц улетающих,— взгляни:
в моей зеленой шевелюре
уже запутались они.

Еще молюсь безмолвно зною,
но тает личная корысть.
И тюбик с темной желтизною
художник выдавил на кисть.

В моих богатствах нет излишка.
Приложим зрелости печать.
Настало время нам, сберкнижка,
все вклады вкладчикам вручать.

Что было в тягость — станет в благость.
Ах, вот и ты, свой круг верша,
на уходящий месяц август
похожей сделалась, душа!

Ты просишь: гнев смени на милость,
возникни вновь, любовь, пора,—
я все отдам, что накопилось
на ниве света и добра.

Сколько щедрости и мягкости
под лучистой синевой!
Так бывает только в августе
после жатвы трудовой.

Ах, какие в листьях вытачки!
Паутинка на виду.
Тишина висит на ниточке,
словно яблоко в саду.

Обретают связь особую
краски неба и земли.
В зорком небе крылья пробуют
молодые журавли.

Что я такое?
Чем я заслужил
большое право
чувствовать планету,
глядеть на звезды,
словно старожил,
тянуться к их
таинственному свету?

Кто дал мне в дар
осенний плач лелек
и мастером изваянную вазу?
Что значит эта должность —
человек,
с которой не снимают
по приказу?